«Комиссарский» шик, надо сказать, оказывал на граждан магическое влияние и часто заменял их владельцам пропуска. Об этой народной слабости к «силовым» эффектным костюмам знали не только служащие, но и смекалистые интеллектуалы, к примеру Николай Оцуп. Поэт любил наряжаться с партийным шиком, когда нужно было выбить какую-нибудь бумажку, льготу или билет. Ирина Одоевцева приводит такую забавную историю: «У подъезда я встретила Николая Оцупа, румяного, улыбающегося, белозубого, в ярко-желтых высоких сапогах, с таким же ярко-желтым портфелем, в суконной, ловкой поддевке, с серым каракулевым воротником и серой каракулевой шапке.

Вся эта амуниция досталась ему из Шведского Красного Креста, где когда-то служил его теперь эмигрировавший старший брат. Она придает ему такой нагловатый комиссарский вид, что “хвостящиеся” перед кооперативом граждане безропотно и боязливо уступают ему очередь, как власть имущему.

В прошлое воскресенье мне и самой удалось воспользоваться магической силой портфеля и желтых сапог. Мы с Мандельштамом и Оцупом проходили мимо цирка Чинизелли, осаждаемого толпой желающих попасть на дневное представление <…>.

– А почему бы и нам в цирк сейчас не пойти? – предлагает Оцуп. – Хотите? Я это мигом устрою.

Служащий в солдатской шинели, которую он, вероятно, раздобыл на одном из петроградских военных складов

1921 год. Архив О. А. Хорошиловой

Чета Ермаковых в костюмах военного времени.

На даме – платье кроя 1913–1914 годов На мужчине – фронтовой френч. Петроград

1919 год. Архив О. А. Хорошиловой

Служащий в военном френче, галифе и фуражке

1921 год. Архив О. А. Хорошиловой

Военные френчи продолжали быть актуальными и после окончания Первой мировой войны. Этот тип одежды стал весьма моден среди рабочей интеллигенции советской республики

1919–1920 годы.

Архив О. А. Хорошиловой

– Что вы, что вы, Николай Авдеевич. Это невозможно, – испуганно протестует Мандельштам. – По такому холоду да в очереди мерзнуть. И ведь “толпа-многоножка” уже все билеты разобрала. В другой раз. Весной. Когда теплее будет.

Но Оцуп, не слушая Мандельштама, уже размахивает, как саблей, своим желтым портфелем, прокладывая дорогу в толпе, и пробирается к кассе, увлекая нас за собой <…>.

– Вот что, товарищ кассир, – говорит он отрывисто командирским, не терпящим возражений, тоном. – Схлопочите-ка нам ложу. Хотим ваших лошадок и клоунов поглядеть. Товарищ Троцкий шибко хвалил…

Эффект полный.

Через пять минут мы, с трудом разыскав прячущегося за чужими спинами перепуганного Мандельштама, уже сидели в ложе, куда нас провели с поклонами…»[41]

У «кожаных курток» были спутницы – их секретарши, молодые смазливые барышни с неоконченным средним, что, впрочем, не мешало им заведовать делами своих глянцевито-кожаных начальников. Они были авторами «секретарского шика», подразумевавшего красивые ткани, платья в парижском вкусе с вышивкой и вечерним декольте, теплые элегантные пальто с обязательным меховым воротником или горжеткой, шляпки-клош и полный перебор с макияжем. Корней Чуковский таких презирал: «У его (Бориса Каплуна. – О. X.) дверей сидит барышня – секретарша, типичная комиссариатская тварь: тупая, самомнительная, с тем же тяготением к барству, шику, high life у. Ногти у нее лощеные, на столе цветы, шубка с мягким ласковым большим воротником, и говорит она так: “Представьте, какой ужас, – моя портниха…”»[42].

Лев Лунин, командир 2-го эскадрона 1-го Отдельного конного полка, в рабочем кабинете. На нем военная шинель и фуражка

Петроград. Февраль 1919 года.

Неплохо одевались военные, служившие в императорской армии и перешедшие на сторону красных. Они донашивали прочные вещи превосходного качества – шинели и полушубки, толстые шерстяные бриджи и галифе из равентуха, «шведские» кожаные куртки, фуражки, папахи, финские шапки, валенки и бурки. Появилась традиция вещами награждать. К примеру, Михаил Павлович, преподаватель Военной академии РККА, получил из «собственных рук» Николая Подвойского папаху и кожаную куртку, «по тем временам весьма ценные и полезные подарки» [43]. С ними он позже отправился на фронт.

Впрочем, и военные и «кожанки» щеголяли в своей фатоватой одежде неуверенно. Вечером и ночью, а иногда и днем в Петрограде орудовали банды налетчиков. Снимали шубы, костюмы, срывали шапки, безжалостно били и резали пешеходов. Когда шли пешком и без сопровождения, надевали что-нибудь похуже, чтобы не привлекать внимания.

Рисковали и беспартийные щеголи. Слишком красивый «старорежимный» костюм или котелок мог заинтересовать не только налетчиков, но и властей предержащих. Бородка, пенсне, профессорское пальто с каракулевым воротником – все это считали признаками «буржуев», которых без разбора и отдыха шлепали у стен Петропавловской крепости развеселые солдаты и краснощекие краснофлотцы. В ров у равелина можно было угодить просто за банальную серую фетровую шляпу или трусливо дрожащее пенсне.

Красный командир Лев Лунин в шинели времен Первой мировой войны

Павловск, март 1918 года.

Архив О. А. Хорошиловой

Дама, одетая с «секретарским шиком»

Петроград. 1920–1921 годы. Архив О. А. Хорошиловой

Молодые советские декаденты в маскарадных костюмах

Петроград. Около 1921 года. Архив О. А. Хорошиловой

То, в чем боялись выходить на улицы, надевали в маскарад. Костюмированные балы по хорошей старорежимной привычке устраивали в январе как бы в память об отмененном Рождестве. Являлись в лучшем, то есть в том, что не износилось и выглядело прилично. Получался хаос, простительный в маскараде, но без хлопушек, задорного конфетти, всполохов цвета и огненной шутки. Владислав Ходасевич присутствовал на костюмированном балу 1920 года в Институте истории искусств: «Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади – скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург – налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснятся к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале»[44].

В начале 1920-х было непросто найти хорошие маскарадные костюмы. Поэтому в дело шли любые предметы – в том числе шторы и трубы граммофонов

Петроград. Около 1921 года. Архив О. А. Хорошиловой