Рекламная листовка мюзикла «Runnin’ Wild»

Середина 1920-х годов. Частная коллекция

Немой кивок менеджера мальчишке-проводнику означал, что нужно встать и двигаться вверх по дрянной липкой лестнице. Зал, куда попадали гости, был на удивление маленьким – груда столиков с одной стороны, сценка – с другой, посередине тесный танцпол, какие-то комнатки по бокам, отделенные драпировками, пара-тройка прожекторов и полное отсутствие окон и кислорода. Всюду люд – дамочки в платьях и дамочки в брюках, юркие девочки в чем-то жемчужном, вальяжные толстяки в жарких тройках, тихо оплывающие в кожаных креслах, какие-то гангстеры во влажных рубашках и почему-то в шляпах нервно покусывают сигары и громко шлепают танцующих мимо негритянок, снуют туда-сюда чернокожие в майках, вкусно лоснятся от духоты и щедрых чаевых. Гогот, визг, пот и грудные звуки животного удовольствия висят в тяжелом воздухе, и хлопковый сутаж сигаретных дымков прошивает плотный воздух, словно ватное одеяло.

Девушка в круговороте джазовой ночи

Рисунок из журнала Femina, 1925. Архив О. А. Хорошиловой

На джазовой вечеринке

Рисунок из журнала Vogue (London), 1922.

Архив О. А. Хорошиловой

Вдруг какое-то оживление, стаканы зазвучали веселее, общий одобрительный гул – откуда-то сбоку, из-за плотной пелены дыма появляется белое пятно, еще одно и еще, и ловко минуя столики, с короткими остановками, плывут к сцене. Осветитель, уже порядочно обмякший, как-то неуверенно навел прожектора в место белесой туманности. И лишь тогда все ясно увидели чернокожих джазменов в белых тройках и белых ботинках. Быстро по привычке расселись, приободрились шуткой. Концерт начался. Впрочем, он мало напоминал те фешенебельные, в оперном золоте и бархате, в цветных электрических лучах, тихие тактичные концерты, которыми славились «Ритц-Карлтон», дансинг «Роузленд», театр «Либерти». Здесь истошно били цимбалы, зверино ревел саксофон и вспотевший трубач, вытирая бритую голову и золотой раструб, вдруг вставал и пел, пел и рыдал, и снова вытирал лицо, и его сценический плач вновь накрывала золотая волна горячего африканского джаза. Публика ревела вместе с оркестром, и клубная полутьма оживала и хаотично двигала буграми влажных склеенных тел. Иногда звучали выстрелы, означавшие, что кто-то ошибся партнершей. Попадали редко. Пули впечатывались в стены клуба свинцовыми знаками качества – значит, здесь все свои и вечер вполне удался. Потом как-то добирались до авто, бросали последние доллары всегда трезвому умнице-провожатому и тряслись на заднем сиденье, полностью доверившись всё понимающему водителю. И так постигали джаз.

Подобных закрытых клубов было немало. В Нью-Йорке самым модным считался Cotton Club, которым владел известный гангстер Оуни Медден. Там выступал Дюк Эллингтон. Чикагские тусовщики шумно и пьяно проводили время в Sunset Cafe, принадлежавшем Аль Капоне. Там иногда играл Луи Армстронг.

Ни одна модная вечеринка не обходилась без чернокожего исполнителя. Лондонские антрепренеры боролись за Лесли Хатчинсона, «Хатча», звезду кабаре, которому посвящали свои капиталы и свои сердца первые бледнолицые аристократки Британии – Таллула Бенкхед и Эдвина Маунтбаттен. Парижские владельцы кабаре переманивали щедрыми гонорарами джазмена Генри Кроудера, а красавицы свободного Левого берега пытались переманить его у Нэнси Кунард, но, кажется, безуспешно.

Интерес к джазу подогревали не только кабаре и клубы. Более пятисот радиостанций по всем Соединенным Штатам транслировали хиты и новые оркестровые записи. Когда не могли пригласить джазменов, просто включали приемники и танцевали под скрипы и шорохи блюзовых радиоволн. И танцевали особенно – по-джазовому.

Дороти Себастиан, Джоан Кроуфорд и Анита Пейдж исполняют горячий джазовый танец

Конец 1920-х годов.

Частная коллекция

Ломаные ритмы и необычный для традиционной «белой» музыки свинг дали начало данс-культуре, азы которой фанаты джаза постигали в специальных школах или на вечеринках.

Джаз овладевает Парижем

Карикатура из журнала Femina,

1927. Архив О. А. Хорошиловой

Генри Кроудер. На его плечах видны руки с африканскими браслетами, принадлежащие Нэнси Кунард

Конец 1920-х годов.

Центр Жоржа Помпиду (Париж)

В 1925 году все вдруг заболели чарльстоном, забавным и очень сексуальным, скопированным с подвижных негритянских старлеток из мюзиклов. Танец назвали в честь города Южной Каролины и одноименной песни, звучавшей в «Runnin’ Wild». Вечеринки обычно начинались с «плоского» чарльстона – коленки вместе, коленки врозь, ногу вправо, а потом влево. В общем, как в старшем классе элитной школы. Основательно подзарядившись коктейлями, переходили ко второй его части, сочиненной, кажется, специально для алкоголически бодрого состояния. Ограничений не было. Девушки вольно разбрасывали ноги, бешено крутили руками, закидывали стриженую голову и содрогались всем телом, красиво взбивая бисер и бахрому короткого джазового платья. Мужчины, особенно во фраках, выглядели рядом с этими «джазовыми крошками» чопорными директорами консерваторий.

В 1926–1927 годах в моду ворвался парный блэк-боттом, название которого официально переводят как «черное дно». Но bottom на клубном сленге тех лет означал седалище человека, а в совокупности с цветом становился дружеским эвфемизмом, означавшим афроамериканца. Танец обыкновенно исполнялся парами и напоминал чарльстон, хотя дамы чаще и активнее крутили бедрами и разбрасывались бахромой платьев. Но блэк-боттом не выходил за рамки светского приличия. Острые геометрические движения – шаг вправо, притоп, шаг влево, назад и снова вперед – напоминали танец двух хорошо смазанных ножниц.

Модель демонстрирует ослепительное вечерне-танцевальное платье

Журнал Femina, 1924. Архив О. А. Хорошиловой

Мадам Безансон-Вагнер в джазовом платье от Дома моды Drecoll

Журнал Femina, 1927. Архив О. А. Хорошиловой

Модель в ансамбле для безумных джазовых вечеринок

Журнал Femina, 1927. Архив О. А. Хорошиловой

Стилем «негро» и джазом, кажется, бредили все – продюсеры, интеллектуалы, звезды кино, журналисты, политики, художники и любители прекрасного. В 1922 году в Париже прошла выставка французского колониального искусства, и зрители увидели, многие впервые, маски, текстили, скульптуру, утварь африканских племен. Коллекционеры и арт-дилеры зачитывались книгой Карла Эйнштейна «Негритянская пластика», вышедшей в 1915 году и ставшей хитом в двадцатые. В Европе и США складывались крупные собрания африканского искусства. Интерьеры режиссировали в стиле «афро»…

Джазомания проникла в костюм. Кутюрье, не сговариваясь, одновременно усекли низ платьев, отхватили рукава, рассекли декольте, словом, сделали одежду максимально удобной для ночных экстатических плясок. В 1925–1926 годах, когда африканская культура наполнила клубы, дансинги, светские журналы и головы тех, кто их читал, вечерние наряды резко сократились. Они обнажали больше, чем скрывали. И производителям нижнего белья не оставалось ничего другого, как подчиниться. Сорочки теперь шили из более тонких тканей и ровно такими, чтобы даже в алкоголических припадках чарльстона их не было видно.