И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьёв. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи. И так загорелись где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы. И не было двора, где бы не горело. И нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. И так взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а других людей убила, третьих отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.

И возложила на них тяжкую дань. Две части дани шли в Киев, а третья — в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольги. И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Древлянской земле, устанавливая распорядок дани и налогов. И существуют места её стоянок и охот до сих пор. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом и пробыла здесь год».

Едва успел Нестор окончить погодную запись, как услышал жидкий, высокий голос маленького колокола и по количеству ударов — а было их три — понял, что начался третий час обедни и дьякон-кадиловозжигатель только что взял благословение от архимандрита.

Нестор пошёл в храм и ещё часа два стоял на службе, которая шла в обители почти непрерывно.

Вернулся он незадолго перед ужином и застал за столом, на том месте, кое занимал сам, сидящего будто в оцепенении Володаря. Мальчик сидел, прилежно склонившись над рукописью, и даже не обратил внимания на то, что наставник вошёл в келью. Тёплое чувство подступило к сердцу Нестора: он ощутил себя творцом, уверившимся в том, что созданное им произведение кому-то нужно и даже может заставить замереть, как замерла жена праотца Лота, превратившись по воле Бога в соляной столп.

Взглянув из-за плеча мальчика на рукопись, Нестор увидел, что Володарь читает то место, где описал он поход Ольги со Святославом против древлян. Володарь вздрогнул, почувствовав появление наставника, обернулся, и Нестор увидел его глаза — испуганные и печальные.

   — Что случилось, хлопчик? — спросил он участливо. Володарь не ответил, будто не расслышал. Нестор ждал. Наконец мальчик, повинуясь духовному отцу своему, произнёс тихо:

   — Отпусти меня в ратную службу, преподобный отче. Дух у меня захватывает, когда читаю я о походах и бранях.

«Вот ведь напасть какая, — подумал Нестор со смешанным чувством досады и гордости за себя, способного столь сильно повлиять на чувства человека, что тот готов враз переменить свою участь», — и сказал Вол одарю:

   — Разве я недруг тебе? Как могу я, грешный, решать судьбу твою? Однако же и сам ты тоже не смеешь на сие решиться, потому как ещё слишком юн. В послушники пошёл ты по воле отца и матери, по их же повелению сможешь ты и переменить поприще своё.

   — Так что же, должен идти я к родителям за позволением?

   — Да, Володарь, — к ним, ибо сказано: «Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет».

   — Когда же идти мне к ним, отче?

   — Завтра поутру спрошу я о том отца-настоятеля, и если он позволит, то и пойдёшь, благословясь, к родителям своим. А потом вернёшься и скажешь мне, какою оказалась воля их.

Мальчик еле слышно вздохнул и, подойдя к наставнику, быстро поцеловал ему руку.

Феоктист разрешил Володарю пойти к родителям, жившим неподалёку от Киева, в трёх днях пешего пути, в городке Родня, вверх по течению Днепра, где располагалась последняя пристань перед Киевом.

Нестор проводил мальчика за ворота обители, благословил его и долго мелко крестил, пока Володарь не скрылся за поворотом дороги.

Вернувшись в келью, сел он за стол, и начал писать новую погодную статью, поставив обычное:

«В год 6455-й. Отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мете погосты и дани и по Луге — оброки и дани. Ловища её сохранились по всей земле и свидетельства о ней, и места её, и погосты, а сани её стоят во Пскове и поныне, и по Днепру есть места её для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село её Ольжичи до сих пор. И так, установив всё, возвратилась к сыну своему в Киев, и там пребывала с ним в любви».

Написав это, Нестор подумал: «Может быть, установление погостов и даней, оброков и ловищ, станов и детинцев, застав и острогов значит больше, чем покорение племён и городов? Ведь всё это сохранилось и через двести лет, и сегодня это и есть Русь, её вечная основа, её изначальный костяк? А потомки её и Святослава лишь добавляли к наследству её новые погосты, станы, крепости и остроги, раздвигая пределы Руси во все стороны света, а первооснова оставалась её, Ольгина. И верно, надобно историку отыскивать во глубине веков то, что не подвержено гибельному воздействию времени и являет собою нетленное достояние вечности».

А ещё подумал о Володаре и о том, как подвигнули его пойти по иной стезе воинские повести, кои вычитал он в летописи.

Сначала Нестор решил: его вина, что мальчик меняет крест инока на меч ратника. Однако ж, помыслив ещё немного, пришёл к выводу, что это не так: мало ли людей будут читать его летопись, но одни найдут в ней для себя одно, другие — другое. И, может быть, другой грамотный юноша, прочитав то, что напишет он сегодня — наприклад, как ездила Ольга в Царьград, — решит, что нет судьбы лучше, чем служение Господу, и с восторгом изберёт себе участь инока. «Душа человека, — подумал Нестор, — подобна вспаханной ниве, но всходит на ней не рожь, а то, для чего оказывается она пригодной. Для Володаря пригодным стало зерно воинское».

Окончив запись года 6455-го, а от Рождества 947-го, и отрешившись от раздумий о Володаре, черноризец вздохнул, ибо знал, что далее идёт досадный пробел и нет ничего, о чём бы мог он написать за целых семь лет — до года 6463-го, сиречь по Рождеству — 955-го.

Не было известий о том ни у предшественников его — честных иноков-летописцев Ивана и Никона, живших ранее него здесь, ни у византийцев, ни у латинян.

И потому поставил Нестор далее: «В год 6463-й» и написал: «Отправилась Ольга в греческую землю и пришла к Царьграду». Он вспомнил многое из того, о чём рассказывали ему странники по святым местам, бывавшие и на Афоне, и в Иерусалиме, и в Царьграде. Немало их прошло через обитель, а в богадельне, созданной игуменом Феодосием, и ныне жили два усердных паломника — калики перехожие, да одна древняя странница, с коими любил Нестор поговорить на досуге о том, что видели они в дни своей молодости.

Был, по их словам, Царьград, называемый греками-византийцами Константинополем, велик и богат паче всех иных городов. Был, говорили странники, сей Новый Рим, даже больше Киева, а в Киеве одних церквей да часовен было четыреста.

Пришла Ольга в гавань Суду и вскоре была позвана во дворец к императору Константину, рекомому Багрянородным, а книги им написанные хранились и в вивлиофике Нестора. Одна из них — «Описание царского церемониала» — лежала прямо на столе, под рукой у него. Прочитав Багрянородного и вспомнив кое-что из того, о чём говорили ему странники, Нестор будто воочию увидел, как входит корабль Ольги во внутреннюю гавань, пройдя через распахнутые железные ворота. За ними на морской глади стоят триста огромных галер-катархов, на каждой из которых имеется от двух до трёх сотен весел. Представил Нестор, как с жадным интересом смотрят на боевые катархи спутники Ольги, ибо ходит на тех галерах по морю византийская рать, с коей доводилось в прежние времена сражаться и Вещему Олегу и мужу Ольги Игорю Рюриковичу. Представил Нестор и то, как, сойдя наконец на берег, едет в роскошной колеснице по Царьграду княгиня Ольга. Едет она мимо дивного, видного ещё издалека, столпа Юстиниана Великого, на вершине которого восседает сей император верхоконно, будто живой, одетый в сарацинский доспех, а в левой руке держит яблоко злато, велико, а на яблоке — крест; правою же рукою указывает Юстиниан на полдень, на сарацинскую землю, на святой град Иерусалим.

И много ещё мраморных столпов, покрытых сверху и донизу позлащёнными словами, выбитыми в камне, встречают Ольгу. Но более прочего вызывает восхищение храм Святой Софии — Премудрости Божьей. Недаром через сто лет после того были воздвигнуты подобные храмы и в Киеве, и в Новгороде, и стали они самыми почитаемыми храмами Русской земли.