Без ошибок и почти без акцента произнесла Екатерина символ веры, чем поразила всех присутствовавших в церкви. А на следующий день произошла помолвка Петра и Екатерины, официально объявленных женихом и невестой, сопровождаемая и обрядом обручения. Новой Великой княжне, объявленной и «Императорским Высочеством» был придан и придворный штат, который возглавляла приставленная к ней метрессой-оберегательницей графиня Мария Андреевна Румянцева, уже встречавшаяся нам прежде в связи с её романом с Петром I, и появившаяся на страницах этой книги сначала как графиня Матвеева.
Хуже обстояло дело с её будущим мужем: к Петру Фёдоровичу для досмотра за ним и опеки не приставили никого, и он в ожидании свадьбы пил водку и слушал от своих лакеев, камердинеров и слуг разные сальности об обращении с женщинами. А Екатерина, зная это, всё более охладевала к своему жениху.
Наконец, 21 августа состоялось венчание и началась свадьба, продолжавшаяся десять дней, в которой принял участие весь Петербург. Город был украшен арками и гирляндами, из дворцового фонтана било вино, столы, заполненные яствами, стояли на площади перед дворцом, предоставляя каждому, кто хотел побывать на свадьбе Петра и Екатерины, возможность поесть, выпить и повеселиться.
Свадебный пир проходил под орудийные залпы, при свете большого праздничного фейерверка. В эти дни Екатерина была усыпана сапфирами, бриллиантами и изумрудами. На верфях Адмиралтейства произвели спуск на воду 60-пушечного корабля, десять дней в Петербурге звонили во все колокола, а с Невы палили десятки корабельных пушек. Веселье занимало всех, кроме Екатерины.
Пётр и Екатерина, оставаясь наедине, вскоре почувствовали неодолимую неприязнь друг к другу. И эта неприязнь, разрастаясь всё более, не оставила их до самого конца. Доверяясь дневнику, Екатерина писала: «Мой возлюбленный муж мною вовсе не занимается, а проводит своё время с лакеями, то занимаясь с ними шагистикой и фрунтом в своей комнате, то играя с солдатиками, или же меняя на дню по двадцати разных мундиров. Я зеваю и не знаю, куда деться со скуки».
Вскоре размолвка переросла в отчуждение, и императрица приставила к Екатерине свою двоюродную сестру графиню Марию Симоновну Гендрикову, в замужестве Чоглокову, почтенную 23-летнюю мать семейства, для того чтобы она своим примером и влиянием помогла Екатерине выполнить свой главный долг — родить наследника престола. Мария Симоновна была единственной в истории российского императорского двора статс-дамой, возведённой в это звание ещё до замужества, когда ей было девятнадцать лет. Правда, исправляя этот промах, через три месяца она уже вышла замуж за обер-церемониймейстера Николая Наумовича Чоглокова, став образцовой женой и матерью, что, по мысли императрицы, должно было воодушевить к тому же и Екатерину.
Однако время шло, а молодая жена наследника престола не беременела. И дело было не в ней, а в её супруге. «Если бы великий князь желал быть любимым, то относительно меня это вовсё было не трудно, — писала Екатерина, — я от природы была наклонна и привычна к исполнению своих обязанностей». А Пётр Фёдорович, не обращая внимания на молодую жену, сразу же после свадьбы стал волочиться за фрейлиной Корф, потом за девицей Шафировой, затем почти за всякой придворной дамой, которая проявляла к нему хотя бы малейший интерес.
В «Записках» за 1746 год Екатерина писала: «Я очень хорошо видала, что Великий князь совсем меня не любит. Через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблён в девицу Карр, фрейлину императрицы... Он сказал графу де Виейре, своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мною».
История сохранила кроме уже названных имён и многие другие, но ни одну из этих мимолётных любовниц Петра Фёдоровича нельзя было назвать фавориткой. К этому разряду могла быть отнесена лишь одна его пассия — главная страсть Петра Фёдоровича — Елизавета Романовна Воронцова, которую Екатерина называла «фаворит-султаншей». Эта Воронцова была дочерью Романа Илларионовича, ссужавшего бедную цесаревну капиталами своей жены-купчихи, и племянницей одного из героев дворцового переворота — Михаила Илларионовича. Все современники согласны в том, что любовницы Петра как на подбор отличались тем, что были некрасивы, невоспитанны и глупы. Особенно уродливой была Воронцова — маленькая, толстая, с лицом, покрытым оспой, с дурным вспыльчивым характером, скандальная, злая и весьма недалёкая. И тем не менее именно она имела на Петра Фёдоровича наиболее сильное влияние. Под горячую руку Воронцова могла и побить наследника престола. Однако и она не была единственной его любовницей. Особенно неразборчив был Пётр в связях во время бесконечных кутежей, длившихся иногда по несколько суток. Сам он нередко допивался до бесчувствия, и лакеи выносили его из-за стола, взяв под мышки и за ноги, в то время как под столом оставались допившиеся до последней степени титулованные и нетитулованные сотрапезницы, лежавшие рядом с городскими девками и танцовщицами. Вместе с тем Пётр иногда начинал говорить о том, что заточит Екатерину в монастырь, разведётся с ней и обвенчается с Воронцовой, а как только станет императором, то тотчас же возведёт Елизавету Романовну на трон.
Красивая, молодая, цветущая, остроумная и весёлая Екатерина конечно же имела на успех у мужчин гораздо больше шансов, чем её муж — неказистый, инфантильный, болезненный и недоразвитый во многих отношениях — у женщин. Она хорошо осознавала это и так писала в «Записках»: «Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас. Душа моя от природы была до такой степени общительна, что всегда, стоило кому-нибудь пробыть со мною четверть часа, чтобы чувствовать себя совершенно свободным и вести со мною разговор, как будто мы с давних пор были знакомы. По природной снисходительности моей я внушала к себе доверие тем, кто имел со мною дело; потому что всем было известно, что для меня нет ничего приятнее, как действовать с доброжелательством и самою строгою честностью. Смею сказать (если только позволительно так выразиться о самой себе), что я походила на рыцаря свободы и законности; я имела скорее мужескую, чем женскую душу, но в том ничего не было отталкивающего, потому что с умом и характером мужским соединялась во мне привлекательность весьма любезной женщины.
Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия: я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложною скромностью. Впрочем, само сочинение это должно показать, правду ли я говорю о моём уме, сердце и характере. Я сказала о том, что я нравилась; стало быть, половина искушения заключалась уже в том самом; вторая половина в подобных случаях естественно следует из самого существа человеческой природы, потому что идти на искушение и подвергнуться ему — очень близко одно от другого. Хотя в голове запечатлёны самые лучшие правила нравственности, но, как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я по крайней мере не знаю до сих пор, как можно предотвратить это. Может быть, скажут, что есть одно средство — избегать; но бывают случаи, положения, обстоятельства, где избегать невозможно; в самом деле, куда бежать, где найти убежище, как отворачиваться посреди двора, который перетолковывает малейший поступок. Итак, если не бежать, то по-моему нет ничего труднее, как уклониться от того, что вам существенно нравится. Поверьте, всё, что вам будут говорить против этого, есть лицемерие и основано на незнании человеческого сердца. Человек не властен в своём сердце; он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать свободу».
Искренне следуя тому, о чём она здесь написала, Екатерина не стала смирять чувства, овладевавшие её сердцем — плоть, кажется, она ещё смиряла, — и сердечно привязалась к одному из камер-лакеев своего мужа — Андрею Гавриловичу Чернышову, сыну крепостного крестьянина, служившего недавно рядовым в гренадерской роте Преображенского полка. Андрей Чернышов оказался в числе лейб-кампанцев и вместе с другими солдатами стал прапорщиком и наследственным дворянином. Вместе с ним служили во дворце и два его брата — Алексей и Пётр. Все они были любимцами Петра Фёдоровича, но особенно благоволил он к старшему — Андрею.
