И в Митаве, и в Москве, и в Петербурге Бирон и его семья жили в одном дворце с Анной Ивановной. И до женитьбы Бирона, и после спальни герцогини Курляндской и её фаворита находились рядом и соединялись дверью. То же самое было потом и в России. Казалось бы, фаворит должен был сохранять абсолютную верность своей государыне или уж, во всяком случае, скрывать от неё свои похождения. Однако не тут то было. Как и при дворах Петра I, Екатерины I и Петра II ветреность и переменчивость сердечных привязанностей оставались неизменными в царствование Анны Ивановны. Правда, первое время Бирон был осторожен и не подавал императрице поводов к ревности. Но, когда Анна Ивановна стала стареть и всё чаще болеть, он увлёкся по-прежнему влиятельной «конфиденткой» — доверенной подругой и наперсницей Елизаветы Петровны, уже знакомой нам Маврой Егоровной Шепелевой, которая после смерти Анны Петровны возвратилась из Киля в Петербург и снова перешла к цесаревне в прежнем своём качестве — «фрейлины двора Её Императорского Высочества». Шепелева была умна, богата, но некрасива, хотя последнему её качеству мало кто из мужчин придавал значение, вполне довольствуясь двумя первыми. Кроме того, она слыла большой искусницей в альковных делах, а эту сторону женского нрава мужчины всегда считали наизначительнейшей. Что же касается её влияния на Елизавету Петровну, то здесь Мавра Егоровна не имела равных.

Всего этого в совокупности оказалось вполне достаточно, чтобы Эрнст Бирон, имевший свои политические — и не только — виды на цесаревну, стал любовником Шепелевой, а вскоре уже и искренне, насколько он мог. сделать это, полюбил её.

Анна Ивановна знала об их романе, сердясь называла Шепелеву не иначе как «Маврушка», но ничего поделать не могла, хотя однажды не постеснялась прибегнуть к помощи нелюбимой кузины, чтобы образумить изменника. В одном из немногих писем Елизавете Петровне раздосадованная Анна Ивановна писала: «Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдаёт с нею вместе визиты и посещает театры».

Разумеется, что амурные похождения фаворита были не самым важным его делом: для Бирона на первом месте всю жизнь стояла одна, но пламенная страсть — обладание властью. И чем более безграничной была эта власть, тем более счастлив он был. Всё же иные свои стремления, увлечения и привязанности Бирон ставил в прямую зависимость от того, способствуют ли они достижению его главной цели — безграничной, практически самодержавной, власти. Он хорошо понимал, что одного влияния на императрицу — хотя и беспредельного — недостаточно, как недостаточно и признания его первым сановником империи со стороны российских министров и фельдмаршалов. Требовалась ещё и известность в этом качестве и при важнейших иноземных дворах.

Жизнь в курляндском захолустье не способствовала широкой известности Бирона в Европе, во всяком случае в Западной Европе. Но после приезда в Россию Анна сделала его сначала камергером, а потом и обер-камергером своего двора, затем выхлопотала у австрийского императора титул графа и, наконец, наградила фаворита орденом Андрея Первозванного. Иноземные дворы, союзные России, последовали примеру Австрии, поднося Бюрену ордена и иные знаки отличия. Тогда-то Бюрен и стал известен в Западной Европе, в том числе и во Франции, как Бирон, где среди французских аристократов блистала фамилия герцогов де Биронов.

После того как Эрнст-Иоганн в 1737 году стал герцогом Курляндским, французский герцог Бирон учтиво поздравил своего, очевидно искусственного, однофамильца, но всё же спросил его, в каком родстве находятся их герцогские династии? Эрнст-Иоганн не ответил на это письмо.

Следом за фаворитом вскоре приехали в Россию и два его брата — старший и младший.

Старший брат Бирона, Карл, ещё в ранней молодости вступил в русскую службу, но вскоре попал в плен к шведам. Карл бежал из плена и, вступив в польскую армию, дослужился до подполковника. Как только Анна Ивановна стала императрицей, Карл приехал в Москву и был удостоен чина генерал-аншефа и должности военного коменданта Москвы. Однако образцом дисциплины военный комендант не был: из-за постоянных драк в пьяном виде Карл Бирон получил так много ран и увечий, что стал инвалидом и вследствие этого оказался неспособным к службе. Вместе с тем очень многие современники единодушны в том, что он был храбр, умён и обладал несомненным воинским дарованием.

Младший брат герцога, Густав Бирон, приехал в Россию, как и старший из братьев, тоже из Польши и тоже из военной службы. Появился при дворе Анны Ивановны одновременно с Карлом. Сначала Густаву был дан чин майора гвардии, а потом, очень скоро, и генерал-аншефа.

Он не отличался ни умом, ни храбростью, и если бы не его знаменитый брат, то о нём не осталось бы ни следов, ни памяти.

Вырвавшись из митавского захолустья, Анна Ивановна с головой окунулась в роскошь и удовольствия. Однако удовольствия были грубыми и довольно однообразными, а развлечения скорее напоминали утехи средневековых восточных владык, нежели европейский политес XVIII века. Единственно, чем Анна Ивановна отличалась от своих предшественников в лучшую сторону, — она не любила пьянства.

Но зато двор был забит юродивыми и приживалками, ворожеями и шутами, странниками и предсказателями. В шуты не гнушались идти князь Голицын, князь Волконский, родственник царицы Апраксин, гвардейский офицер Балакирев.

День новой императрицы проходил так.

Вставала Анна Ивановна в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая её пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла за час до обеда, который был в полдень, и перед ужином — с четырёх и до половины девятого, а затем полтора часа ужинала и в десять часов ложилась спать. День её был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков.

Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что на лету била птиц. Во всех её комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетающих мимо, почти всегда попадая в цель.

В Петергофе был заложен для неё зверинец, и в нём содержалось множество зайцев и оленей, завезённых из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо её окон — участь их была решена: Анна Ивановна стреляла без промаха.

Для неё был сооружён тир, и императрица стреляла по чёрной доске даже зимой при свечах. Остаток дня проводила она в манеже, обучаясь верховой езде, в чём ей очень способствовал Бирон, пропадавший в манеже и в конюшне целыми днями.

Летом же Анна Ивановна превращалась в страстную охотницу, выезжавшую со сворой гончих на травлю зайцев и лис, на ловлю зверей в силки и капканы, чтобы затем перевести своих четвероногих пленников в дворцовый зверинец.

Государственные же дела были у Анны Ивановны в таком же загоне, как у Екатерины I и Петра II. Ими занимались Бирон, Остерман, Миних и Артемий Петрович Волынский. О фактическом правителе России, герцоге Бироне, уже и при его жизни сложилось противоречивое мнение. Одни считали его глупцом и грубияном, другие — истинно государственным человеком.

Австрийский посол при петербургском дворе, граф Остейн сказал как-то о Бироне: «Он о лошадях говорит, как человек, а о людях, как лошадь». Однако чересчур опрометчиво полагать, что Бирон был глуп и бездарен. Сохранилось много доказательств и его высокой образованности, и ума, и, если было нужно, такта.

Приехав в Россию, Анна начала с того, что отправила в ссылку всех Долгоруковых с жёнами и детьми. Фамилия была велика и потому разнообразна и в отношении к случившемуся, и в характерах, и в судьбах. Не имея возможности в этой книге рассказать о каждом из Долгоруковых, проследим судьбу лишь камергера покойного Петра II, князя Ивана Алексеевича, его невесты Натальи Борисовны Шереметевой и «порушенной царской невесты» Екатерины Алексеевны Долгоруковой с её семейством.