Специальным указом великая княгиня запретила монастырям покупать, брать в заклад, принимать в собственность за помин души и землю, и угодья, и леса, и всё прочее. А ежели такое случится, то всё это следовало отписывать на её имя. На имя великой княгини следовало отписать и всё, что было приобретено монастырями за последние два года, то есть после смерти Василия Ивановича. А многие земли церквей и монастырей, особенно те, что находились вокруг городов и в самих городах, подлежали конфискации и передавались их прежним владельцам в аренду. В эти же годы правительство Елены Васильевны стало усиленно строить укрепления в старых городах и закладывать новые города и крепости.

В Москве была возведена мощная каменная стена — Китай-город, в Новгороде Великом поставлена новая каменная стена на Торговой стороне.

Во Владимире, Ярославле и Торжке взамен сгоревших деревянных стен были построены новые.

Новые же укрепления — стены, башни, ворота поставили в Перми, в Мещёрской земле, в Почене. На западных рубежах России были построены три новых кремля: в Заволочье, в Велиже, в Стародубе, а в Холме на реке Ловоть поставили новую стену.

Новые укрепления соорудили и в других местах России — в Буйгороде, Железном Борке, Устюге, Балахне, Пронске, Вологде, Теникове, причём эти новые укрепления возводились не в кремлях-детинцах и не возле них, а вокруг слобод и посадов, защищая ремесленный и торговый люд от возможных набегов и осад.

Примечательно, что укрепления эти строили всей «землёй». И выходили на работы по их возведению все работоспособные люди без различия чина, сословия и звания — и стар и мал, и миряне и священники, и господа и холопы, как случалось это, когда стоял у городских ворот и стен враг, а тогда все от мала до велика шли заделывать проломы и бреши, класть кирпичи и помогать ратникам. Враждебно настроенный к этим новшествам летописец писал, что Елена нарушила старый обычай, когда «священного лика никако же с простою чадию ни в каких делах не совокупляли», а здесь заставили работать наравне со всеми. И, наконец, Елена Васильевна взялась за очень нелёгкое дело, которое требовало немалых усилий и хлопот и до коего не доходили руки даже у её венценосного супруга. Она начала неслыханное до того грандиозное предприятие — общероссийскую денежную реформу.

Говоря о её причинах, летописец сообщал, что «начата безумный человецы научением вражьим деньги резали и злый примес в серебро класти, и то дело много лет творяху». Фальшивомонетчиков ловили и подвергали пыткам и мучительной казни — вливали в горло расплавленное олово, но жажда наживы была сильнее страха ужасной кончины и число преступлений не уменьшалось.

И тогда в 1535 году вышел указ: старые деньги заменить новыми, причём оставить на Руси всего одну монету, хотя и выпускать её и в Москве, и в Новгороде Великом, перестав чеканить там старую монету, превосходившую «московку» ровно вдвое.

По реформе 1535 года появилась единая мелкая серебряная монета весом в 0,68 грамма, что по количеству серебра примерно на 15 процентов было меньше прежней московской монеты.

Объясняя производимую перемену, правительство объявило, что «Великая княгиня велела прибавить в гривенну новых денег, чтобы был людям невеликой убыток от лихих денег, от поддельных и от обрезанных».

На новых монетах был изображён всадник с копьём — стилизованный образ Георгия Победоносца, и потому новая мелкая монета, вначале называвшаяся «новгородкой», со временем стала называться «копейкой». В новом общероссийском московском рубле таких копеек было сто. Другие монеты, кроме иноземных, из обращения изымались.

В том, что московские деньги стали общероссийскими, и заключался важный политический момент — Русь становилась ещё более централизованным и, стало быть, более сильным, единым государством.

В январе 1534 года Андрей Старицкий уехал к себе в удел и стал замышлять новый мятеж, отказавшись почти сразу же после приезда в Старицу участвовать в походах на Оку, куда весной и летом собиралось общерусское воинство. Правда, в июле 1534 года Андрей в последний раз выступил со своими полками в Боровск, возглавив все сошедшиеся туда войска обшей численностью в сорок тысяч человек, но после этого ни разу не выводил «в поле» — ни против литовцев, ни против татар, открыто выказывая Елене Васильевне свою к ней враждебность.

Елена посылала в Старицу князя, боярина Ивана Васильевича Шуйского и дьяка Меньшого Путятина увещевать Андрея Ивановича, вызывала его к себе, в Москву, но Старицкий от прямых обещаний и ответов уклонился и, как говорит летописец, «в сердце гнев держал».

Тогда Елена взяла с него новое крестное целование и новую запись, по которой князь Старицкий клялся не делать никакого лиха ни малолетнему великому князю Ивану Васильевичу, ни его матери, сообщать им обо всём важном, что будет ему известно от кого бы то ни было, не принимать у себя перебежчиков из Москвы и ни в коем случае не посягать на великокняжеский стол, а если кто-либо станет склонять его к мятежу и заговору — немедленно донести о том в Москву.

Крест князь Андрей поцеловал и крестоцеловальную запись дал, но, когда в начале 1537 года в Старицу приехали московские гонцы, чтобы потребовать приезда князя в Москву для переговоров о его участии в отражении набега казанского хана Сафа-Гирея, Андрей Иванович ехать в Москву отказался, сказавшись больным.

Елена Васильевна тут же послала в Старицу своего лекаря — немца Феофила, и он, возвратившись в Москву, сказал, что болезнь князя Старицкого была очень легка, и приехать он, конечно же, смог бы, если бы захотел.

Следом за Феофилом поехали в Старицу посланники-соглядатаи, кои выведали, что в городе имеется немало приезжих людей, которые обычно там не живут.

Тогда Боярская дума постановила направить в Старицу князя Бориса Щепина-Оболенского с тем, чтобы он настоял на посылке к Коломне против татар старицких полков во главе с князем Юрием Андреевичем Оболенским Большим.

Андрей подчинился, но одновременно послал к Елене Васильевне своего боярина, князя Фёдора Дмитриевича Пронского, наказав ему говорить о «великих его обидах». Однако этот демарш никакого впечатления на Елену не произвёл, и тогда Андрей стал готовить мятеж, задумав опереться на Новгород Великий, в котором всё ещё были сильны антимосковские настроения. Однако эти настроения были вчерашним днём Новгорода, ибо местные бояре уже не имели прежней власти, а главные носители старых порядков — «житьи люди» — свободные землевладельцы, занимавшиеся торговлей, входившие в городское самоуправление и командовавшие десятками и сотнями в народном ополчении, в суде, в заграничных посольствах, за полвека после присоединения Новгорода к Москве были переселены в Москву, Подмосковье и другие города центра России. К тому же им на смену приехали в Новгород многие служилые люди из Москвы и подмосковных городов и уездов. А рядовые новгородцы-ремесленники и мелкие торговцы издавна были враждебно настроены к новгородским боярам и многим «житьим людям» и никак не могли встать на сторону Андрея Старицкого.

Что же касается архиепископа и тысяцкого, то теперь главой Святой Софии и первым иерархом Новгорода был не «владыка», которого избирало вече, а ставленник Москвы, решительный сторонник самодержавной власти — высокоучёный архиепископ Макарий, вскоре ставший и митрополитом Московским, а на месте тысяцкого, начальника народного ополчения, стоял московский наместник — князь Никита Васильевич Оболенский-Немой.

Всего этого Андрей Старицкий не учёл, и потому его попытка опереться на Новгород оказалась неудачной. Андрей, начиная мятеж, послал новгородцам «прелестные» грамоты, призывая их к себе на службу и обещая всякие льготы и «жалование». Но почти все эти грамоты новгородцы привезли в Москву, а на стороне Андрея оказалось лишь три десятка ревнителей местного сепаратизма.

Елену Васильевну о планах Андрея Старицкого известил его боярин, князь Василий Фёдорович Голубой-Ростовский, и на Москве тотчас же стали собирать войска, во главе которых встал её фаворит Овчина Телепнёв-Оболенский.