Ждать пришлось недолго: такой трактат был подписан Воронцовым и Гольцем через полтора месяца — 8 июня.

Разумеется, что подписание трактата о вечном мире с Пруссией не обошлось без грандиозного пира, состоявшегося на седьмой день после случившегося. Присутствовавший при этом французский посланник писал в своём донесении в Париж: «Все видели русского монарха утопающим в вине, не могущего ни держаться, ни произнести ни слова и лишь бормочущего министру-посланнику Пруссии пьяным тоном: «Выпьем за здоровье нашего короля. Он сделал милость поручить мне полк для его службы. Я надеюсь, что он не даст мне отставки. Вы можете его заверить, что, если он прикажет, я пойду воевать в ад».

А дело было в том, что по случаю подписания мира Фридрих II произвёл русского императора в прусские генерал-майоры и дал ему под команду полк. Это событие стало главной темой застольных выступлений Петра III. Их нелепость была настолько очевидной, что граф Кирилл Разумовский, не выдержав, заметил: «Ваше величество с лихвою можете отплатить ему — произведите его в русские фельдмаршалы».

Однако не это событие было наиболее одиозным и, как показало ближайшее будущее, наиболее исторически значимым. Во время пира Пётр III предложил тост за августейшую фамилию. Все встали. Одна Екатерина продолжала сидеть. Пётр послал генерал-адъютанта Гудовича спросить её, почему она позволяет себе такое поведение?

Екатерина ответила, что так как августейшая фамилия это — император, она сама и их сын, то пить ей стоя не имеет смысла. Пётр, выслушав ответ, закричал через весь стол: «Дура!» Вечером Пётр Фёдорович приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать императрицу в её покоях. Испуганный Барятинский медлил с исполнением и не знал, как ему быть, когда в прихожей повстречался ему дядя императора, принц Георгий Голштинский. Барятинский передал ему, в чём дело. Принц побежал к императору, бросился перед ним на колени и насилу уговорил отменить приказание.

Екатерина, разумеется, вскоре же узнала об опасных намерениях супруга-императора и, зная его непредсказуемый нрав, а также не без оснований опасаясь, что всё это может повториться, да не так благополучно кончиться, решилась принимать контрмеры.

Самой кардинальной мерой могло быть лишение Петра III престола, тем более что никакое другое средство не изменило бы создавшейся ситуации.

А положение оказывалось всё более грозным не только для Екатерины. В промежутке между подписанием «Трактата о вечном мире» и «Трактата об оборонительном союзе», то есть за время с конца апреля и до начала июня, произошли два других немаловажных события. Во-первых, Пётр III отдал приказ корпусу Захара Григорьевича Чернышова, который совсем недавно брал Берлин, идти в Австрию и стать там под начало прусского главного командования для совместной борьбы с австрийцами — вчерашними союзниками русских.

Во-вторых, была объявлена война Дании в защиту интересов Голштинии. Вторая война казалась не менее нелепой, чем первая, ибо речь шла о борьбе за кусок болота — так, во всяком случае, при российских масштабах воспринимался спор по поводу крохотного клочка приграничной территории с Шлезвигом.

Мир с Пруссией, война с Австрией и Данией, твёрдое намерение Петра III отправить в Данию гвардейские полки сделали вопрос о свержении ненавистного всем императора неотложной практической задачей.

И выполнить эту задачу было не столь трудно из-за того, что Екатериной и её сообщниками уже была проделана необходимая подготовительная работа.

Главным действующим лицом готовившегося заговора с самого начала была сама Екатерина. Она одна знала всех его участников, остальные же были знакомы только с теми, кого вовлекали в заговор сами. Екатерина никому не сообщала ни стратегии задуманного предприятия, ни тех тактических приёмов и частностей, при помощи которых всё это дело медленно, но неуклонно продвигалось вперёд.

Гнездом заговорщиков стал дом банкира Кнутцена, где квартировал Григорий Орлов. К нему часто наведывались Алексей и Фёдор, бывшие офицерами Преображенского и Семёновского полков. Братья, как мы знаем, пользовались немалым авторитетом у своих товарищей. Каждый из них исподволь агитировал солдат и офицеров своего полка в пользу Екатерины, распространял слухи, в свете которых она выглядела благодетельницей России, светочем разума и средостением доброты и правды, а её муж выглядел слабоумным монстром, врагом дворянства и ярым ненавистником гвардии. Рассказы эти подкреплялись небольшими безвозвратными денежными субсидиями, которые Алексей и Фёдор давали гвардейцам от имени Екатерины.

О происхождении этих денег братья и сами не знали. Екатерина же получала их через своего агента Одара от купца-англичанина Фельтена. Предоставленный ей кредит равнялся ста тысячам рублей.

Однако наиболее распропагандированным в пользу Екатерины оказался третий лейб-гвардейский полк — Измайловский, где служили пять офицеров, вовлечённых в заговор с первых же его дней.

Наряду с Орловыми активным участником заговора стал капитан-измайловец князь Михаил Иванович Дашков, раньше других предлагавший поднять полк для её поддержки. Но, как уже говорилось, тогда Екатерина от предложения Дашкова отказалась.

То, что именно Дашков играл во всём этом деле такую роль, не было случайностью. Его дядя по матери — Никита Иванович Панин — был воспитателем цесаревича Павла и считал наиболее целесообразным и справедливым после смерти Елизаветы Петровны возвести на престол своего воспитанника, образовав для управления государством Регентский совет во главе с Екатериной. Панин был сторонником аристократической олигархии английского типа, ограничивавшей абсолютное самодержавие.

Этими соображениями Панин сугубо конфиденциально поделился с Екатериной, но состоявшийся разговор сначала не получил никакого развития. И всё же Панин не оставлял увлекавшей его идеи, беспокоясь за судьбу своего семилетнего воспитанника, которого он искренне любил, и понимал, что если Екатерина попадёт в крепостной каземат, то рядом с ней непременно окажется и Павел, ибо Пётр Фёдорович не считал его своим сыном.

Заговор созревал, но Панин на первых порах не был вовлечён в него. Меж тем одну из первых ролей в подготовке рискованного и опасного предприятия стала играть жена князя Дашкова — Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова. Её отцом был граф Роман Илларионович Воронцов, а великий канцлер Михаил Илларионович Воронцов — дядей.

О старшей сестре Екатерины Воронцовой-Дашковой — Елизавете Романовне — мы уже знаем.

Близость родителей Екатерины Романовны к императорской фамилии послужила причиной того, что её крестной матерью была Елизавета Петровна, а крестным отцом — Пётр Фёдорович.

Воспитывалась Екатерина Романовна в доме дяди — канцлера Воронцова вместе с его дочерью и не только получила блестящее образование, но и на всю жизнь сохранила пылкую любовь и страстную привязанность к наукам и книгам.

О её любви к чтению узнал Иван Иванович Шувалов и стал присылать любознательной девочке книги из своей богатой библиотеки. Екатерина Романовна столь преуспела в этом, что немного погодя могла сказать, что кроме неё и великой княгини Екатерины Алексеевны не было в то время женщин, занимавшихся серьёзным чтением. Решительный поворот в судьбе Дашковой произошёл в начале 1759 года, когда она познакомилась с великой княгиней Екатериной Алексеевной, заехавшей поужинать в дом к её дяде.

Вспоминая впоследствии об этой первой встрече с Екатериной, Дашкова писала: «Мы почувствовали взаимное влечение друг к другу, а очарование, исходившее от неё, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и пятнадцати лет, мог противиться, и я навсегда отдала ей своё сердце... Великая княгиня осыпала меня своими милостями и пленила своим разговором. Возвышенность её мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели её образ в моём сердце и в моём уме, снабдившем её всеми атрибутами, присущими богато одарённым природой натурам. Этот длинный вечер, в течение которого она говорила почти исключительно со мной одной, промелькнул для меня, как одна минута». Этот вечер и стал первоначальной причиной многих событий, о которых речь пойдёт ниже.