– Я похожа на дурочку, которая не отвечает за свои слова? Северус, требования твоих заинтересованных лиц слишком велики, а гарантии слишком малы, чтобы я могла рассматривать их предложение всерьёз. Если Министерство освободит мою семью на условиях финансовых выплат, мне придётся воспользоваться этим наследством. Я сейчас не в том положении, чтобы распоряжаться им как-то иначе.

Снейп раздражённо фыркнул. Не то чтобы он осуждал или не понимал Нарциссу, но это был его привычный способ реакции на свои неудачи.

– Ладно, отложим до другого раза. Как тебе известно из газет, двое суток назад из Азкабана сбежали Долохов, Руквуд и Трэверс. Если они еще не обратились к тебе за помощью, то наверняка обратятся. Тогда извести меня об этом, это в наших общих интересах. Ты же знаешь, на чьей я стороне.

Нарцисса если и не знала, то сильно подозревала, на чьей стороне Снейп. После загадочного воскрешения Дамблдора – уж точно.

– Нет, Северус, они ко мне не обращались и вряд ли обратятся. Это неглупые люди, прекрасно понимающие, что Малфои сейчас под особым вниманием аврората.

– Но если вдруг, Нарцисса…

Если вдруг они окажутся дураками – мысленно докончила она фразу Снейпа. И если вдруг она тоже окажется дурой, то принесёт эту весть через Снейпа в клювике Дамблдору.

– Разумеется, Северус, – с милой улыбкой подтвердила она.

Распрощавшись со Снейпом, Нарцисса поспешила к фамильному гобелену, куда давно уже не заглядывала. Если она ничего не унаследовала, имя нового главы рода Блэков должно было появиться там.

– Арктур Процион Трэверс-Блэк, – прочитала она на листке родословного древа и стала изучать сетку линий, указывающих на родство. – Так… Сириус… Джош… Интересно…

Она впервые слышала об этом Блэке, но это не значило, что нет людей, которые знают о нём больше. Если ребёнок был спрятан Трэверсами с глаз подальше, в том числе и от магического обнаружения, то все эти годы он наверняка находился в богатой нейтральной семье, способной укрыть его и дать ему частное образование или направить в одну из европейских школ. Поэтому, закончив с гобеленом, Нарцисса написала письмо Астории с просьбой навестить её.

Хорошая девочка Астория. Из старинной нейтральной семьи, а главное, любит Драко. Нарциссе никогда не удалось бы добиться этой помолвки, даже когда в Британии властвовал Волдеморт, если бы сама Астория не уговорила своих родителей. Она и сейчас переживает за сидящего в Азкабане жениха, хотя любая другая на её месте разорвала бы помолвку.

Им будет о чём посекретничать. Даже если Гринграссы ничего не знают о Трэверс-Блэке, у них гораздо больше возможностей навести о нём справки, чем у поднадзорной Нарциссы. Такого союзника нужно иметь на своей стороне.

Живопись и мазня

Арктур почти безвылазно оставался в родовом особняке, но не только не скучал, а даже не замечал, как летит время. Теперь у него было трое наставников, все очень строгие и требовательные. Вальбурга обучала его этикету и традициям, Рабастан – боевой магии, Кикимер – родовой магии и ведению родового хозяйства. Все трое расписали его время по часам и буквально передавали его друг другу с рук на руки. Поблажек Арктур не видел ни от кого, даже от Кикимера – теперь было очевидно, что при ордене Феникса глава общины блэковских домовых эльфов только притворялся обычным домовиком, причём неумело.

Наставники были довольны учеником. Он и сам удивлялся, как легко и прочно новые знания ложились в его «пустую гриффиндорскую голову», как издевательски думал он о себе. Всё-таки Распределяющая Шляпа верно определила, что ему следовало быть слизеринцем, но гриффиндорская обстановка была способна оболванить кого угодно. Только теперь, избавившись от прежнего стиля жизни и мировосприятия, Арктур почувствовал разницу.

Его выпускали из дома только на встречи с Дафной. Все трое сходились на том, что продолжение рода – дело первоочередной важности. Поначалу Арктур чувствовал неловкость, потому что считал, что они встревают в слишком личное, даже интимное дело, но по мере изучения традиций очень скоро уяснил, что продолжение рода в старых семьях никогда не было только личным делом. Над устройством браков потомства уже с пеленок хлопотала вся родня, причём это делалось не так тупо и прямолинейно, как любят представлять безродные. Детей знакомили очень рано, лет с трёх, бабушки водили их в гости, где сами сплетничали, а внуков пускали играть вместе и очень зорко наблюдали, как и кто из них с кем общается. Дома они расспрашивали малолетних карапузов, кому с кем из них больше нравится дружить, и если был выбор, легко соглашались: «Конечно, Дэн, не хочешь дружить с Энни, дружи с Мэри». Когда дружба детишек разного пола складывалась, их как бы в шутку начинали звать женихом и невестой, причём звучало это не обидно, а уважительно. Едва научившись ходить и говорить, дети привыкали, что вон тот мелкий, с которым так весело играть в догонялки, его будущий супруг. Годам к шести-семи он уже не воспринимался иначе и свадьба была естественным продолжением детских отношений. Интересы детей не учитывались крайне редко, никто из старших не был заинтересован в несчастливом браке.

Всё это Арктур узнал от Вальбурги, которую саму так когда-то свели с Орионом. Рабастана в детстве сводили с Андромедой Блэк, но они, что называется, не сошлись характерами, а поскольку выбор был невелик, Андромеда сбежала с грязнокровкой, а Рабастан остался один. Возможно, он еще нашёл бы, на ком жениться, но вскоре началась гражданская война и стало не до женитьбы, а затем он попал в Азкабан.

Говорят, время лечит. Ещё вернее лечит обилие новой информации, разделяющей сегодняшний день и травмирующие события – новые сведения, знакомства, обстоятельства, место и образ жизни. На Арктура свалилось столько новизны, что уже через три недели после окончания войны ему стало казаться, что годы Хогвартса и противостояния Волдеморту ему словно бы приснились. Это происходило как бы не с ним или в его прошлой жизни, а сейчас была новая жизнь, требующая иных забот и иных знаний. И Арктур быстро втягивался в неё.

Дафна с каждой встречей всё больше нравилась ему. Если бы Арктуру могло прийти в голову такое сравнение, она чем-то напоминала картину гениального художника, на первый взгляд неброскую, но вызывающую всё большее восхищение по мере того, как присматриваешься к ней. Джинни в этом отношении была похожа на плакат – всё яркое, всё при ней и бросается в глаза с первого же взгляда, но затем, сколько ни смотри, ничего нового не увидишь. Впрочем, ценителей плакатов всегда было намного больше, чем ценителей классической живописи, и бывший Гарри так и принадлежал бы к первой категории, если бы новая жизнь не обтесала его до второй.