Кстати, пользуясь отсутствием настырного Тамерлана, дон Альфонсо и дон Гонсалес не пили вина, пробавлялись кумысом и были этим весьма довольны. Наложницы находились при испанцах и вино пили, а запьянев, взялись щекотать и пощипывать своих подопечных. После того как кольцо было столь удачно поймано, всеобщий веселый гомон за свадебным дастарханом заметно усилился. А когда принесли шелковую простынку с пятнышком крови, веселье выплеснулось через край, все смеялись, шутили, рассказывали смешные истории, когда же подали мясо, принялись играться с ним, изображая из себя голодных зверей, вырывая друг у друга горячие окорока и бараньи лопатки, лепешки и фрукты.

Ахмад Бухари, управляющий царским гаремом, подойдя к Мухаммеду, сообщил, что великая госпожа хочет побеседовать с послами, и пришлось перебираться на главный помост. Сарай-Мульк была заметно пьяна. Прежде всего она строго объявила, что видела, как франки пили только кумыс.

– Ну вот, не сам, так жена… – пробормотал дон Альфонсо и вынужден был, приняв из рук биби-ханым подряд два полных кубка, осушить их. Дон Гонсалес, как ни твердил, что у него только сегодня впервые не очень-то безумствует печень, тоже в конце концов был насильно напоен.

– А правда ли, что я выгляжу не намного старше самой юной жены государя, вот этой вот самой девочки? – Спросила Сарай-Мульк, удовлетворившись питием упрямых франков. – Малышка, покажись!

Мухаммед перевел испанцам ее вопрос и потребовал от них, чтобы они немедленно завопили и принялись жестами показывать свое восхищение красотой и молодостью старшей госпожи. Лучше всех со своей ролью справился, как ни странно, магистр богословия. Тут Мухаммеда чуть было не хватил удар, когда он услышал, как захмелевшая Зумрад во весь голос произносит:

– Тополь ты мой стройный! Прекраснейший из всех багатуров! Скажи, не ты ли был тот лихой копейщик, что поймал обручальное кольцо на моей свадьбе с Тамерланом?

– Увы, – прикладывая ладонь к груди и придерживая выпрыгивающее оттуда сердце, отвечал Мухаммед Аль-Кааги. – В тот день, когда прекраснейшая Яугуя-ага выходила замуж за Султан-Джамшида[86], скромный посол его величества был далеко-далеко от Самарканда, должно быть, проезжая в это время Иракский Мавераннахр[87].

Тут Севин-бей принялась что-то шептать пьяненькой Зумрад, очевидно, увещевая ее, чтобы она не выражала так громко своих чувств.

– Ой, это вино!.. Это ужасно! – воскликнула Зумрад. – Но мне так хорошо, так легко! Все дурные предчувствия куда-то улетели. Мухаммед, я хочу сказать тебе, тополь мой…

– Стоп! Стоп! Стоп! Стоп! – громко захлопала в ладоши Севин-бей. – Хватит нам тут веселиться. Невестин сок мы уже видели, невинность ее в вине утопили, теперь пора перебираться нам под другие навесы – туда, где великий тополь и столп счастья и радости, лучезарный государь наш Тамерлан женит своего внука Искендера на угэдэйской княжне. Все туда! Все за мной! Великая госпожа, ведите нас к своему сиятельному супругу.

И все общество, участвовавшее в празднике, гурьбой повалило на другой пир, пьяные спотыкались и падали, и таких было немало, причем некоторые, рухнув, уже не имели ни сил, ни желания подниматься и оставались лежать, будто павшие на поле брани.

Севин-бей улучила минуту, чтобы шепнуть Мухаммеду:

– А ты, красавчик тополек, позаботься о нашей юной пьянчужке. А не то она на всю орду разгласит, как сильно обожает тебя.

– Но я должен сопровождать послов, – озадаченно пробормотал Мухаммед. – Хорошо, я постараюсь успеть…

Пользуясь тем, что при выходе из сарапард, окружающих стан Севин-бей, создалось столпотворение, Мухаммед подхватил свою Зумрад за талию и потащил ее в сторонку, шепча:

– Чинара моя любимая! Опомнись, ты пьяна и слишком громко говоришь о нашей любви.

– Я хочу, чтобы весь мир знал о том, что мы лю…

Мухаммед захлопнул ее рот своей ладонью.

– Что это вы делаете, любезнейший Аль-Кааги? – спросил подвернувшийся рядом Борондой Мирза. – Уж не намереваетесь ли вы соблазнить юную жену хазрета?

– Она выпила лишнего… Никогда в жизни не пила вина, и вот… – забормотал в свое оправдание Мухаммед. – А управляющий гаремом куда-то запропастился.

– Ну-ну, – фыркнул весьма лукаво Борондой, подкручивая длинный ус и удаляясь вслед за пьяной толпой.

«С какой это стати он был на празднике у Севин-бей, а не у Тамерлана?» – мелькнуло в мыслях у Мухаммеда.

Мимо с печальным видом прошел азербайджанец Сулейманбек, которому две недели назад по приказу Тамерлана отрезали язык за клевету на мирзу Искендера. В пору было отрезать язычок и глупышке Зумрад, если бы только его можно было бы потом пришить на место. Она продолжала громко восклицать о своей любви к Мухаммеду. Весь покрывшись испариной, бедняга Аль-Кааги вдруг увидел небольшой шатер, внутри которого сидел старенький дедушка и курил кальян. Кажется, он приходился Севин-бей каким-то дальним родственником или духовным наставником. Впихнув в этот шатер свою Зумрад, Мухаммед обратился к старичку с просьбой присмотреть за нею, покуда он разыщет управляющего гаремом. К счастью, пьяненькая, едва Мухаммед уложил ее на ковры, стала засыпать, бормоча:

– Не уходи, милый… Тебе надо уйти?.. Возвращайся скорее.

Мухаммед выскочил из шатра и помчался со всех ног. Будь что будет, решил он, никакого иного выхода нет. Вот дурочка! И зачем надо было так напиваться, нося в душе столь опасную тайну! Оставалось только надеяться на чудо – либо Зумрад уснет и проснется трезвой, либо старенький дедушка никому ничего не разболтает.

Вся орда была охвачена грандиозным праздником, устраиваемым в честь приезда любимых военачальников Тамерлана – главнокомандующего всеми кушунами[88] Джеханшаха, героя индийского и румского походов Аллах-дада, отличника делийской битвы Шайха Мухаммеда Ику-Тимура, а также в честь свадьбы принца Искендера с угэдэйской княжной. Сей брак был гарантией того, что угэдэи обеспечат тылы и склады войску Тамерлана во время похода на Китай.

Когда Мухаммед явился на площадь перед великим шатром государя, там уже вовсю разносили жареную конину и баранину, многие были пьяны, но особого веселья не ощущалось, несмотря на изобилие всякого рода кызыков, ходульников и канатоходцев, скачущих по веревкам, натянутым над площадью от столба к столбу. Кроме того, бросалась в глаза огромная виселица, которую заканчивали устанавливать десятка три расторопных плотников. Выяснилось, что празднество омрачилось досадной оплошностью копейщика, не сумевшего поймать обручальное кольцо на острие своей пики. Все после этого начали шептаться, мол, это не предвещает не только удачного брака Искендера и княжны Баштык, но и удачного похода на Китай через Угэдэйский улус. Тамерлан, жутко пригорюнившись, решил развеять печаль особенным развлечением – повесить кое-кого. А вот кого – все пока что терялись в догадках.

Наконец Мухаммед разыскал своих подопечных испанцев. Слава Аллаху, никто не успел донести Тамерлану, что послы снова явились без сопровожатая, а не то еще, чего доброго, болтаться Мухаммеду на веревке под горячую руку!

– Что происходит, Мухаммед? – кинулись послы с расспросами. – Зачем эта виселица? Кого будут вешать?

– Не исключено, что меня, – улыбнулся Мухаммед, хотя вовсе не спешил отвергать такую возможность. Вдруг да кто-нибудь уже донес хазрету о связи Аль-Кааги с Зумрад? – Шучу! Я не знаю пока. И никто не знает. Поживем – увидим.

– Разве можно казнить во время праздника? – удивился магистр богословия дон Альфонсо, моргая испуганными пьяными глазками.

– У нас в Самарканде можно, – ответил Мухаммед. – Как изволит выражаться благородный дон Гонсалес – варварство.

– Послушай, М-мухам-мед, ик! – еле стоя на ногах, навалился на плечо дипломата личный писатель короля Энрике. – По-моему, я снова, ик! ее видел… Выколи мне глаза, чтобы она не попадалась мне, ик! на глаза…