Поглаживая пушистую окладистую бороду, владыка заговорил властным басом:

— Не время и не место да и не по нашим силам исчислять или оценить все твои, скородум, заботы, усилия, труды, борения, твои подвиги, понесенные тобою к достижению твоей главнейшей цели. Их вполне может оценить только будущее и… сама история укажет потомкам нашим, сколь велико сие дело.

Муравьев перекрестился. Странно нынче у него на душе. Давно пора сойти с ума от радости, от величия и торжества содеянного, а он спокоен и ровен во всем и со всеми. Как будто обычный молебен…

Через шеренги солдат и казаков до него доносились слова собственного приказа, читаемого майором:

— Соотечественники! Друзья и соратники! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы. Амур сделался достоянием России. Светлая церковь молится за вас. Россия благодарит. Ура!

После молебствия и парада войск Муравьев вместе со штабом отплыл к низовьям Амура на пароходе. В пути избирались удобные места для поселения пешего батальона.

С генералом ехал Петр Васильевич Казакевич, назначенный губернатором Приморской области.

Муравьев уже не помнил, что три года назад выказывал недовольство медлительностью Казакевича перед поездкой его за границу. Да и что помнить? Пароходы тот в Америке закупил и благополучно доставил их в устье Амура.

Петр Васильевич пополнел, стал осанистее, медлительнее, отрастил длинные бакенбарды.

— Ну вот, братец, — похохатывал Муравьев. — Ты первым вошел в устье Амура. Тебя за тот предерзновенный успех назначил я командовать первым сплавом. А нынче по моей протекции ты есть первый губернатор Приморской области. Какой области! Тут тебе, братец, и Камчатка, и Удский край, и Приамурье.

Казакевич, как и Муравьев, тоже похохатывал, уже не помня о том, что когда-то был обижен на генерала за то, что тот весь блеск славы за открытие устья Амура отдал Невельскому, как капитану корабля, а ему, старшему офицеру, достались лишь кое-какие блестки.

— Ну что же, — сказал Муравьев. — В честь нашей встречи заложим здесь селение.

— Места тут довольно приятные глазу, — заметил Казакевич. — Особенно вот эта скала. У черной воды да черная каменная высь… Право, чудесно. На той скале поставить бы памятник… Кому?

Муравьев усмехнулся, хмыкнул неопределенно:

— Будущее укажет — кому.

— А как назовем селение?

— У меня, Петр Василич, один принцип. Все поселения именую так, чтобы сохранились в памяти потомков деяния амурских первопроходцев. И думается мне, что пора нам вспомнить Ерофея Хабарова!

— Хабаровская станица!

Муравьев одобрительно взглянул на губернатора и попросил у казака штуцер. Вскинув к плечу ружье, генерал навел дуло в сторону скалистого утеса и выстрелил.

Эхо покатилось по камням и заглохло в зеленой чаще.

— А теперь, губернатор, поедем в твою столицу, — с улыбкой сказал Муравьев и повернулся к капитану парохода — Курс на амурскую столицу — Николаевский пост!

Казакевич предвидел поездку генерал-губернатора в низовья и заблаговременно побеспокоился о встрече муравьевского парохода, чтобы не иметь «распеканца» от легко воспламеняющегося его высокопревосходительства.

…Как только с палубы «Амура» заметили строения Николаевского поста, береговые батареи громыхнули приветственными салютами.

— Служишь без году неделя, а преуспел, — заметил польщенный Муравьев, весело поглядывая на Казакевича.

— Полагается, ваше высокопревосходительство. Да уж известно, что полагается… А что, Петр Василич, не находишь ли ты, что наш Николаевск довольно щедро раскинулся, чувствуя себя столицей?

— Пост вырос по берегу до полутора верст. Одних частных домов до двухсот.

— Какая жизнь со временем произрастет здесь? — задумчиво спросил Муравьев. — Мне уж ее не видать. Разве дети наши… — И осекся, побледнел, как-то весь ссутулился, сжался. — Екатерина Николаевна так всего этого… ждала.

Казакевич подобрался, вытянулся.

— Ваше превосходительство!

— Оставьте эти величания…

— Николай Николаич, голубчик… Дозвольте заложить селение! Не только от себя лично, от всех амурцев прошу отметить заслуги жены вашей Екатерины Николаевны. Она истинно храбрая сподвижница ваша. Селение-то новое именовать Екатеринониколаевском!

Муравьев нахмурился, вздохнул. Но тут же просветлел и перекрестился:

— Храни ее бог. Жена пишет мне, что пожелала купить в амурских селениях самые крупные строения и отдавать их под школы. Похвально, не правда ли?

На берегу играла музыка флотского экипажа. Белые клубы дыма вырывались из пушечных стволов, подхватывались ветром и уносились вниз по Амуру.

В разгар лета Муравьев, возвращаясь в устье Зеи, завернул в Айгунь, встретился с амбанем. На радостях катал его с музыкой по реке. Да и как не радоваться? Князь И Шань писал амбаню, что богдыхан утвердил Айгуньский договор. На вопрос амбаня, утвержден ли договор русским царем, Муравьев не мог ничего ответить. Александр II как воды в рот набрал… Пришлось ссылаться на неналаженность почтовой службы, на дальние расстояния.

На следующий день амбань с полной свитой приплыл в Благовещенск на трех джонках. Как только спустили трапы на берег, у балкона генеральского дома грянула музыка. С губернаторской джонки торжественно прошагали по трапу китайские офицеры с белыми шариками и павлиньими перьями на шапках. За ними спустился церемониймейстер с голубым шариком на шапке. За церемониймейстером шествовал сам амбань. Остальные китайцы шли кто как попало.

Николай Николаевич, наблюдая с балкона за приездом гостей, сошел вниз и любезно проводил амбаня в гостиную, усадил на диван за столом. Он и Карсаков сели возле амбаня. В кресла сели комендант города и штаб-офицеры с павлиньими перьями. Все прочие стояли.

Муравьев поинтересовался у амбаня, что означают столь пышные перья на шапках у китайских офицеров.

— Ими одаряются наши военные за храбрость, — ответил амбань.

Слуги подали чай, варенье, орехи, белые сухари, шампанское, наливки, папиросы, сигары. Обычно чопорные и важные, китайцы на сей раз нисколько не церемонились и не заставляли себя ни в чем ждать. Русские с изумлением переглядывались, видя, как амбань горстями раздавал белые сухари своим чиновникам. Да те и сами не очень-то стеснялись. За несколько минут разобрали и попрятали по карманам все папиросы и сигары.

Пристав русской миссии в Пекине шепнул Муравьеву, что китайский этикет предусматривает такую простоту нравов только лишь в тех случаях, когда гости и хозяева находятся в частной дружбе, близком знакомстве. Муравьев велел принести еще сухарей и папирос.

Амбань доверительно сообщил Муравьеву, что богдыхан издал специальный указ.

— В нем, указе, утверждено все, о чем велись переговоры в Айгуне, — сказал амбань. — В указе выражено пожелание, чтобы русские употребили усилие усовестить англичан и французов и положить предел их несправедливым требованиям.

Муравьев с воодушевлением ответил:

— Я рад, что цинское правительство видит в России своего друга и покровителя.

Генерал-губернатор и амбань выпили по бокалу шампанского за дружбу.

Слава наконец-то нашла Муравьева! Со всех концов России почта везла к нему благодарственные письма и поздравительные адреса.

В Нерчинске, прощаясь с Карсаковым, генерал-губернатор увидел в руках у своего любимца газету со стихом. Тот все старался подсунуть ему эту газету.

Ну что, ну что там? — нетерпеливо спросил Муравьев. — Читай уж… Вижу, что не терпится.

Карсаков, улыбаясь, прочитал: