Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Амбань втолковывал Бумбе:

— Вы мудро поступаете, выдворяя кочующих монголов. Тут ваши и наши интересы совпадают. Я понимаю… вам бы хотелось пополнить улусы жителями, поднять сборы ясака. Я понимаю. Но это опасно. Ссориться с Китаем… А ведь у вас и своих новых данников можно сыскать, пополнить улусы жителями, увеличить сбор податей.

— Как? — вопросил Бумба и от нетерпения даже перестал дышать.

— Способствовать переходу казаков в ясачное положение. Вам это выгодно.

— Выгодно-то выгодно…

Амбань хлопнул три раза в ладоши. Слуги принесли из трюма еду и ящик с ханьшином. Амбань вынул медную бутылку, разлил водку в маленькие фарфоровые чашечки.

— Угощайтесь!

И заулыбался, оскалился во ведь свой широкий рот.

— Вот кета со шкуркой. Это кетовые брюшки. Здесь сухая икра. Может, попробуете сердце орла?

Бумба чуть не выронил фарфоровую чашечку. Как же монгол посмел убивать орла? У этих птиц свой эжин[13]. Все знают, что человек, застреливший орла, сам умрет скоро.

— Попробуйте змеиную спинку…

Главный тайша с тоской воззрился на мутные кипящие воронки Селенги, на горбатые скалы прибрежных сопок.

Амбань намекал, что Бумба может легко разбогатеть и распространить свою власть аж до Кяхты и по реке Джиде… Упоминал зайсана ашебагатского рода. Если, мол, все казаки того зайсана уйдут в ясачное подданство, то можно приписать их к хоринскому ведомству. За особое усердие его, главного тайши. А какое то особое усердие — не сказал.

В Верхнеудинске амбань-монгол проводил Бумбу с воздаяниями. Одарил куском бархата и ящиком ханьшина. С галиота скинули дощатый трап, набросили на него шелковую желтую дорожку.

Сам ургинец воздал почести — вышел на палубу в халате, отороченном соболями, в кожаных туфлях с толстыми белыми подо швами. Выше лба голова чисто выбрита по богдыханскому обычаю. Вот уж повоздевал руки к небу, поскалил рот напоследок ургинский губернатор! Можно подумать, что для него роднее Бумбы никого и на свете нет.

Бумба позвонил в колокольчик. Вошел дежурный по конторе с саблей на перевязи.

— Есть ли кто на прием?

— Да, господин. Ургинский гость, господин.

У Бумбы дрогнуло сердце, обожгло внутри холодом.

«Ну вот дождался… — Подумал почесал в затылке. — А может этот гость вовсе и не от амбаня».

— Зови того гостя. Да чтоб никто сюда не входил. Ни зайсан-нойон, ни шуленги… Я занят, радеть буду о делах государственных.

Вошел, кланяясь, Бадарша.

«Бурят как бурят, вовсе и не похож на лазутчика», — подумал Бумба.

Бадарша зорко оглядел главного тайшу, покосился на лавки, задёрнутые шелками, и снова поклонился.

— Хозяин мой шлет вам наилучшие пожелания.

— Кто твой хозяин?

— Олгой-хорхой.

У Бумбы мурашки побежали по спине:

«Верно, что у черта не заметишь сразу конского копыта.»

Глава четвертая

Новорожденный ребенок у бурят одним годом младше бурхана и одним годом старше белого царя.

«Это так и есть, — думала Цырегма, укачивая в люльке своего первенца. — Цыремпилу уже второй год[14], а новорожденному белому царю шел бы только первый год. Значит, мой Цыремпил одним годиком старше белого царя. Ишь как… — Она удивилась и почему-то обрадовалась своей мысли. — Но он на годик младше бурхана. Ведь таинство его появления на свет ведомо лишь одному бурхану. Все живое от бурхана. Он старше всякого человеческого начала с того часа, как женщина ощутит в себе ребенка».

Цыремпил иногда во сне возьмет да и рассмеется. Тогда старик Ранжур доволен. Он считает, что его внук беседует с самим бурханом и тот дарит ему самые красивые на свете игрушки. Обязательно дарит коня быстроногого, саблю острую, халат с серебряными застежками.

Но чаще Цыремпил во сне хныкает, дергается головой и чмокает губами. Старик тогда негодует, он уверен, что черт забрал у внука игрушки и дразнит его молоком — то поднесет чашку ко рту, то отдёрнет…

У Ранжуровых отелились все пять коров. Коровы вымистые. Семья вдоволь пила забеленный чай. Соскучилась за зиму по молочной пище.

Полновластная хозяйка в юрте безмужняя Балма, сестра Джигмита. Она и молоком ведала, сама снимала с него пенки, вымораживала их, резала на куски и складывала в туесы. Это для праздника или для гостя.

Пока сын спал, Цырегма готовила тарак[15]. Она боялась ошибиться в готовности молока и, как нарочно, часто пользовалась чересчур теплым молоком. Тарак у нее получался жидкий и невкусный. Но если взять молоко сильно охлажденное, опять-таки тарак будет не тот. Балма серчала на невестку: «Бурятки агинского рода не знают, что такое корова и что такое молоко».

У Балмы пронзительные и недобрые глаза. Цырегма не выдерживала ее взгляда, отворачивалась. Да и понять можно Цырегму. Балма широкая в груди, коренастая, с жесткими сухими губами, грубыми пальцами. Может, оттого никто и не посватался к ней… А у Цырегмы лицо пухлое, с ямочками на щеках. И плечи, и пальцы мягкие. И ходит она плавно. «Ты, как луна в полнолуние», — сказал ей однажды муж.

Балма с невестки глаз не спускает. Следит, чтобы ее руки без дела не оставались, чтобы не возжаждала поболтать с соседкой, чтобы на прохожих мужиков не засматривалась. Если уж Балма отлучилась из юрты, то за Цырегмой присматривал старый хозяин. До рождения Цыремпила Ранжур почти не разговаривал с невесткой. Крикнет, бывало, чтобы табак подала или трубку. Замешкается Цырегма — к плетке тянется. Ну, а после того как сноха подарила ему внука, подобрел к ней. Да и как не подобреть… Род Ранжура продолжится, да и пай земляной на казачонка прирежут.

Рано утром по улусу требовательное взмыкивание коров и тонкое зовущее блеяние овец. Лошадей не слыхать. Матки с жеребятами в степи, а на строевых конях полусотня улуса Нарин-Кундуя ушла в караул на границу.

Умолкли шаманские бубны зимы — не налетит со степи берущий за душу метельный вой, не загремят по гольцам камнепады, не закружит в танце охотника колючая поземка, не придут морозы, не запотрескивают они в стволах сосен, в юрточных бревнах, не падут инеем на крыши, на спины лошадей, не осядут куржаком в хлевах. Весна задышала по сопкам, гольцам, долинам, тайге, Чикою…

Растаяли и утекли последние снеговинки, осели навалы сугробов по логам и опушкам. А в сумеречный рассветный час все еще стылое небо над улусом. Ворона хохлится и поджимает ногу…

Цырегма выскочила с молочным ведром подоить коров, а голову забыла покрыть. Кто-то холодный по волосам забегал, будто косу закручивает, вот-вот пообломает все волосинки. Даже боязно. Однако не возвращаться же в юрту за шапкой? Ветер лезет под шубу, обжигает колени. Побежать бы в степь, разогреться… Побежать бы на Чикой к мужу… Цыремпила бы взять, показать отцу, как он без него вырос, обрадовать бы, что у сына первыми прорезались нижние зубы. А если нижние зубы прорезались первыми, родители будут жить счастливо.

«Чего это вдруг собаки залаяли? — подумала она.

И какое-то тревожное предчувствие кольнуло сердце. — «Уж очень злобно лают. На конях где-то скачут… Кто это? Не наши…».

В донышке оттаявшего голубого неба вдруг заклубились черные дымы с молниями и прогремели выстрелы. Задрожала земля от топота конских копыт, где-то затрещали изгороди, выплеснулись меж юрт бабьи вопли и детские плачи. Заревел на все голоса скот.

Цырегма опустилась на землю в загородке для овец, уставилась на мечущихся всадников. Ноги не держали ее и голос пропал. Или она уже не слышала своего голоса? Надо бы бежать к ребенку, закрыть его, спрятать, а то затопчут. А как бежать без сил? Мимо юркнула Балма в расстегнутом халате, растрепанная, вся потемневшая от страха, махнула через загородку и, пригибаясь, кинулась в кусты.

Ранжур, опираясь на посох, в растерянности стоял перед Цырегмой.

вернуться

13

Дух, божество.

вернуться

14

У бурят возраст раньше считался со времени зачатия ребенка

вернуться

15

Простокваша, приготовленная особым способом.

9
{"b":"554947","o":1}