После ухода Невельского генерал в раздражении ходил из угла в угол, думал, разговаривал сам с собой.
«Война неизбежна, к ней все тянутся, — рассуждал Муравьев. — У Англии наготове все эскадры… Чуть что — и нашим кораблям пути к Камчатке заказаны. А как и чем ее оборонять? Построить в Петропавловске первоклассную крепость на триста орудий. В обороне там можно выстоять, если создать крупные запасы всего… На худой конец — уйдем в горы, леса. Откроем партизанскую войну неприятелю, вооружим камчадалов. Камчадалы не менее гиляков злы на пришлых китобоев, во всем нас поддержат. Не бросать же Камчатку на произвол судьбы. А Невельской этот дальше своих открытий ничего не видит и видеть не желает. Ослеплен… Славы еще не вкусил, а бродит ею, как на дрожжах. Что ему до Камчатки? Он ее не исследовал, не открывал… и готов хоть завтра «закрыть»..
**
Глава первая
Чиновник по особым поручениям при иркутском генерал-губернаторе Доржи Банзаров положил перо, отодвинул бумаги.
Перед ним сидел сухой, костлявый офицер Леонард Карлович Гюне. Вызван для спроса по весьма щекотливому делу. Дело это для Банзарова почти закончено. А как закончено? По закону и справедливости.
Сняв нагар со свечи, он подвинул папку с бумагами. «Надо перепроверить еще разок, прежде чем делать вывод», — решил он.
— Господин Гюне, — сказал Банзаров, — из Забайкальского казачьего полка доносят, что вы причинили уряднику Андрею Назимову побои стэком. Свидетельствуют о сем неблаговидном поступке казаки Иван Кудеяров и Петр Жарков. Что вы можете сказать?
— Только то, что уряднику досталось по делам и за его дерзости. — У Гюне слегка вздрагивала кожа на щеках, в маленьких слезящихся глазах удивление. — Жалею, что он получиль ошень мало.
— Та-ак-с, господин есаул, — протянул Банзаров. — Ясно.
Про себя подумал: «Врожденная остзейская привычка: чуть что не по мне — получай… по мордасам».
— Желательно, чтобы вы изложили события. Для генерала…
— Извольте выслушайт. Имею честь сообщить, что я с партией бурятов-казачат вель рубку леса от реки Удунги к Байкаль. Взрослые казаки, приставленные к партии, держаль себя дерзостно, непослушно, совершенно противу дисциплины. Я просиль взять их всех под караул и держать в распоряжении…
— Держат, господин есаул, еще как держат! — проговорил Банзаров. — На воде и хлебе-с. В оковах.
— Они сам заслужиль столь суровое наказание. Видите ль, господин Банзаров… Поначалю я быль ошень доволен бурятовыми подростками, которые без ропота шли вперед, еще друг друга понуждая к работе…
Банзаров отметил про себя: «Вот уж истинно пустобрех! Экий реверанс в сторону бедных подростков!»
— И что же дальше? Подростки вдруг пересталь радеть на работе, жаловались на холод, на то, что одежда и обувь изнашиваются.
Банзарову вспомнилось, во что одевался и обувался он сам, когда жил в Ичетуе. Штаны и рубаха из скотских шкур. Унты латаны-перелатаны. Бедные мальчишки!
Гюне бесстрастно рассказывал:
— Утром все подростки Сортолова и Атаганова польков совершенно взбунтовались. Я увещеваль их, но напрасно. Ни приказы мои, ни угрозы не действовали и, вместо выступа на работу, они собирались уйти по домам. Тогда я приказаль уряднику взять пальку и гнать непокорных ударами, но тот урядник в дерзких восклицаниях отвечаль мне отказом. А ведь урядник знает воинскую дисциплину. И что же он показаль перед полудикими мальчишками?
— Гм… Полудикими? — Банзаров задумался. — Все может быть, господин Гюне. Может быть, они и полудикие, но они… Они не истязают людей, не берут взятки, не лгут ни на кого, не выслуживаются. А то, что они неграмотны, не приобщены к культуре, так в том не вина их, а беда. Я ведь тоже из этих полудиких…
— Ну, что вы, господин Банзаров! Судьбе угодно быть с вами милостивой.
— Продолжайте, — сухо перебил его Банзаров.
— Я удариль урядника Назимова по щеке. И это вместе с наказанием некоторых казачат произвель успех: подростки опомнился, отказался от дурного намерения и смиренно пошель на просеку. Урядник и казаки поступиль по своему упрямству. На виду моем собраль оружие, вещи и ушель. Унтовое войско… что с них возьмешь?
Гюне был до того ненавистен Банзарову, что он уже не мог продолжать допрос. Ему хотелось унизить как-то этого выскочку-немца, неумного солдафона. Но как? И вдруг ироническая улыбка скользнула в углах рта. Он заговорил с Гюне по-латыни. Тот пожал плечами. «Ну, что же. Перейду на английский». Но Гюне, не зная английского, лишь моргал глазами. Банзаров задал фразу на французском. У немца по лицу пошли красные пятна.
Банзаров тогда заговорил с ним по-немецки и нашел, что немец свой язык подзабыл и изъясняется на нем хуже его, Банзарова..
После ухода Гюне Банзаров вышел из-за стола, прижался лбом к холодному стеклу. «Как же поступить с этим делом? Кто тут и в чем виноват?»
Он выезжал недавно в Боргойский улус, где состоял при кочевке бригадный командир Атаганова и Сортолова полков. Виделся с командиром Харацаевской сотни. Всюду возил с собой урядника Андрея Назимова для очных ставок с подростками-казачатами.
Как быть? Как? К утру ждут заключения по сему делу».
Банзаров быстрым шагом направился к столу, взял, лист бумаги и написал:
«Подростки взбунтовались потому, что господин, Гюне не дозволял им починить одежду и обувь и полубосых, полунагих посылал в холод на работу, что же касается ослушания казачьих детей, то я нахожу более виновным самого господина офицера.
Урядника и казаков предупредить словесно».
Банзаров вскочил со стула, заходил по комнате, хватался за голову, взъерошивая волосы и напрягал от возбуждения свое сухощавое, крепко сложенное тело. «Подумать только! Давно ли были Казань… университет? Давно ли был Петербург?».
Живо всплыли в памяти споры ученых о древних надписях на серебряной дощечке — пай-цзы, на «Чингисовом камне». Кто разгадал замысловатые иероглифы? Он, Банзаров. Какое прекрасное было время! В Петербурге ходил в Азиатский музей и Публичную библиотеку, читал редчайшие книги и рукописи на монгольском и маньчжурском. Его работой «Черная вера, или шаманство у монголов» заинтересовались ученые. Его хвалили, на него возлагали надежды, предсказывали блестящее будущее. А что вышло?
Правительство послало его в Иркутск чиновником то особым поручениям. А что это за особые поручения? Производить следствия о злоупотреблениях. Экая наука!..
«Денег нет, живу одним жалованьем, хотя бывали дела, от коих толстеют. Я же худею. Скитаться по уездам дороже, чем жить на месте. Дороговизна во всем», — подумал он.
В Иркутске тоска неизбывная, а тут еще высокопреосвященный отец Нил привязался. Переводит свои штургии на монгольский, пристает с просьбами: Дайте полезный совет. Как выглядит сия литургия, нет ли ошибочек?» А заодно с просьбами выказывает высокопреосвещенный свое пламенное желание видеть Банзарова… христианином. Вот надоел! Сбежал бы от нero, да куда?
Вечером на другой день к Банзарову на квартиру приехал адъютант генерал-губернатора в сопровождена двух солдат. Адъютант сказал, что его превосходительство весьма недоволен следствием, считает, что чиновник по особым поручениям дело вел неполитично, памятуя более о сородичах своих, нежели о законах существующих.
«Властью генерал-губернатора приказано Банзарова отправить на гауптвахту сроком на десять дней», — объявил адъютант. Приговор же по делу гласил: «За дерзость и не совместимые со службой проступки урядника Андрея Назимова разжаловать в рядовые и наказать тридцатью ударами лозы. Казаков Ивана Кудеярова и Петра Жаркова за самовольную отлучку с места службы наказать десятью ударами лозы каждого».
Гауптвахта — узкая комната с зарешеченным окошком, откидная кровать под одеялом солдатского шпального сукна, столик, табурет, бачок с водой и к нему кружка медная на цепочке.
