И Шань не согласился с доводами Муравьева.

На другой день Муравьев сказался больным и поручил вести переговоры приставу духовной миссии русских в Пекине.

Муравьев доносил в Петербург, что после первых заседаний в Айгуне у него сложилось убеждение, что «китайское правительство считает нужным непременно сохранить дружбу с нами, ибо об этом уполномоченный несколько раз упоминал, но что они упорно будут придерживаться прежних столь часто выраженных мнений о пограничном деле и что переговоры могут, таким образом, продолжаться весьма долго. Начавшиеся мои ежедневные свидания с амбанем, а то и с князем продолжались по три-четыре часа утром и вечером. Трудно передать все хитрости и уловки китайских чиновников…»

— Война уже пришла на север Китая, — заявил Муравьев князю И Шаню, видя, что упорство китайских представителей не ослабевает. — Вы потеряли крепость Дагу и порт Тяньцзинь. Англо-французы вынашивают планы захвата Пекина.

— Вы, генерал, рисовали тигра, а получилась кошка. Скоро мы сбросим варваров в море, — ответш князь.

— Поймите… Англо-французы захотят овладеть устьем Амура и берегом южнее его, а мы их не пустим если окажется, по обоюдному согласию, что это земля России.

— Права вести переговоры об Уссурийском крае меня нет, — стоял на своем китайский уполномоченный.

— О чем же думали в Пекине, назначая вас для встречи со мной? — спросил Муравьев.

— Полномочия могли бы и дать, но в Уссурийском крае родина Цинской династии и уступка его России будет сочтена народом нашим за государственную измену, — отвечал И Шань.

— Да там от вашей империи проживают лишь беглые китайцы, — возразил Муравьев. — Учреждений ваших там нет и постоянных жителей от вас тоже нет. А вот русские посты на морском побережье есть и они сослужат службу не только России, но и Китаю. Опять вы, генерал, пугаете нас варварами, — заявил И Шань.

Он особенно досаждал Муравьеву своим упорством. Муравьев знал, что И Шань всех иностранцев зовет не иначе как варварами. Ему доносили, что князь и самого Муравьева именует варваром и он заметил довольно резким тоном:

— Только великодушию нашего монарха обязаны вы сохранением дружественных отношений между Китаем и Россией.

— Еще трудно сказать, кого больше беспокоит присутствие на земле Китая заморских солдат. — Князь улыбнулся и потянулся за трубкой.

— В Гуанчжоу они сожгли пять тысяч домов…

— Война — это война, — вздохнул князь. — Коснешься зеленого — в зеленое и испачкаешься.

— Когда конь будет над пропастью, поздно натягивать вожжи.

Амбань поспешил сгладить взаимную неприязнь между И Шанем и Муравьевым.

— Пусть наша беседа будет полна улыбок, — сказал он. — На чашу весов мудрости поставлено многое. В древности, как гласит легенда, однажды появился на северо-востоке луч света. Богдыхан спросил гадателей, что это значит? Те ответили, что это предзнаменование появления в той стороне великого народа и что через тысячу лет нашему народу придется с ним встретиться и жить в мире и согласии.

— Когда много кормчих, корабль разбивается, — сказал князь.

— Ближнему помогаешь — радость узнаешь, — ответил амбань.

— Что нас держит? Почему мы не можем подписать трактат? — спросил Муравьев. — Пусть сбудутся предсказания древних гадателей.

И Шань заметил:

— Я просил бы вас, ваше высокопревосходительство, не упоминать в трактате, что Амур составляет границу между обоими государствами.

— Отчего же?

Уполномоченный цинского двора улыбался, посасывая трубку.

— Как вы предлагаете?

— Напишите хотя бы так… Левый берег Амура составляет «владение Российского государства».

— Но это же равносильно слову «граница!» — не удержался от изумленного восклицания Муравьев.

Князь, все так же улыбаясь, пояснил, что все пальцы не могут быть одинаковой длины, что они с амбанем не ведают, чем для них это дело кончится в Пекине, что там подозрительно относятся ко всякому упоминанию о государственных границах.

— Для вас, мы полагаем, не составит непреодолимой преграды наша маленькая хитрость, — вставил амбань.

— Нам она может пригодиться, — добавил князь. — Богдыхан раздражается, когда слышит слово «граница».

— Ну, я думаю, что это меня не задержит с подписанием трактата, — сказал Муравьев, все еще не веря, что китайцы близки к тому, чтобы завершить переговоры.

Князь положил трубку, откинулся на подушки дивана.

— И еще вот что… — начал он. — Где-нибудь впишем, ваше высокопревосходительство, что сия договоренность по Амуру предусматривает его защиту от иностранцев. У них на устах шуточки, а за спиной ножи.

Муравьев снова изумился, но сказал как можно мягче и деликатнее:

— Ваша светлость, отдельной статьей проекта договора поставлено, что плавание по Амуру и Уссури дозволяется только судам наших государств, а следовательно, оное и предусматривает защиту этих рек от любой иностранной державы.

— Согласен, ваше высокопревосходительство. Истинно так. Но если бы вы знали обычаи Пекина… — вздохнул амбань. — Там будут предовольны, если мы уточним… Именно уточним, что все сие делается для защиты от иностранцев. Эти иностранцы есть большие птицы. А уж мы-то знаем, что большие птицы не кормятся зернышками.

Муравьев понимающе улыбнулся:

— Будь по-вашему.

Амбань заметил:

— Укажем, что договор заключен по общему согласию, ради большой, вечной взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных.

Муравьев в знак согласия склонил голову.

Об Уссурийском крае пришлось умолчать.

«Пока ограничусь Амуром, — думал генерал-губернатор. — Лишь бы положить начало… А там, бог даст, и в остальных землях разберемся по справедливости».

В теплый летний вечер, когда темные воды Амура играли с угасающей дорожкой солнечных зайчиков, Николай Николаевич оделся в парадную форму и при блеске орденов и лент вместе со свитой вышел на городской берег. Айгуньская публика густой толпой окружила русских, оставив им для прохода коридор. Над головами оживленных, улыбающихся горожан покачивались цветные фонарики самых причудливых форм.

Муравьев пешком дошел до палатки князя, и там сразу же началось потчевание его чаем и сластями.

— Очень рад, что вчера дело с разграничением окончено, — сказал Нйколац Николаевич. — Приступим к чтению и проверке текста на манджурском языке.

Князь сказал улыбаясь:

— Самый лучший завтрашний день не вернет вчерашнего.

Муравьев и китайский главнокомандующий князь И Шань после всех необходимых процедур взяли каждый в одну руку по два подписанных экземпляра договора на русском и маньчжурском языках и передали их друг другу со взаимными поздравлениями.

Вернувшись на устье Зеи, Муравьев снарядил курьера в Петербург. В пакете лежал лист:

«Его Императорскому Величеству всеподданнейший рапорт. 1858 Год. 18 мая. Благовещенск на Амуре.

По данному мне Вашим Императорским Величеством уполномочию я заключил с Амурским главнокомандующим князем И Шанем договор, который имею счастье здесь в подлиннике повергнуть на высочайшее вашего величества воззрение и утверждение».

На зеленой лужайке по велению генерала выстроили солдат и казаков. Собралось местное население. Вынесли столик, закрытый ризами. На столике икона пресвятой богородицы. Архиепископ Иннокентий, рослый и мускулистый, с обветренным грубым лицом перекрестил Николая Николаевича, Муравьев поцеловал его руку.

Началась служба — пропели благодарственный молебен по случаю подписания Айгуньского договора. Владыка обратился с речью к генералу:

— Господь помог тебе совершить одно из вековых дел. Благословен господь бог наш, вложивший в сердца народа нашего такую мысль и избравший тебя, богоизбранный муж, в орудие такого великого дела, и укреплявший и укрепляющий тебя своею силой! Благословен господь бог твой и благоволен ты богом вышним, устроившим это дело так вожделенно, дружелюбно и без посредства оружия.

Отец Иннокентий взмок от усердия. Трудно собирался с мыслями. Ранее не приходилось ни на молебнах, ни на проповедях произносить подобное. Его слушали со вниманием и радостью.