Я подождал, пока прилегающая к дому территория на мгновение очистилась от людей, вынес его из кустов и погрузил в пикап. Так или иначе я отвез его к доктору Дитзингеру. Я изобразил изумление и страшное потрясение, когда мне сообщили, что мой друг мертв. Огромным усилием воли сдерживая себя, как и полагается настоящему мужчине, я велел Дитзингеру позвонить в Вашингтон относительно дальнейших инструкций и, опечаленный, стремительно вышел наружу.

На обратном пути я замедлил ход, когда проезжал мост через Траки. Относительно того, как Пол добрался до мотеля, сомнений не было; его одежда была мокрой. Они, должно быть, сбросили его в реку где-то выше по течению. Как он ухитрился добраться оттуда в его состоянии… где ползком, где с трудом прокладывая себе путь, где вплавь, если было достаточно глубоко… знали только Господь Бог и он сам.

Зачем он это сделал, это был другой интересный вопрос. Возможно, конечно, что он прибыл, чтобы сообщить мне информацию первостепенной важности. Было вполне возможно и то, что он просто искал кого-нибудь, кто бы ему помог.

Испытывая легкую дрожь, я проехал дальше, свернул на территорию мотеля и припарковал машину на том же месте, что и прежде. Я зашел в дом и сделал глоток из пластмассовой фляжки, которую возил с собой в маленьком чемоданчике. Я все еще слышал голос, говоривший: «Ради Бога… мне больно…» Ну и что, я поступил совершенно правильно. Мне приходилось слышать подобное и раньше. Я мог пережить и еще одно подобное происшествие. Так или иначе, но я выпил виски. Затем я разделся и прошел в ванную, чтобы принять душ. Как раз в тот момент, когда я собрался пустить воду, раздался звонок в дверь.

Я вздохнул, прошел к стенному шкафу и достал свой халат. После того как я его надел и завязал пояс, я опустил в карман револьвер. Затем я подошел к двери и рывком ее открыл. Так как было не исключено, что Пола каким-то образом сопровождали до этого места и теперь была моя очередь. Я попытался быть осторожным. Я был достаточно осторожным для ночи. Черт бы их побрал. Мне хотелось отправить на тот свет хотя бы одного из них, прежде чем они до меня доберутся.

Когда дверь стремительно распахнулась перед находившейся за ней афганской борзой, та испытала сильнейшее потрясение, рванулась прочь и едва не опрокинула на спину дочку Фредерикса. Эта собака была еще тем экземплярчиком!

— О, Шейх! — произнесла она нетерпеливо и, обращаясь ко мне, заметила: — Подождите одну минутку, пока я его привяжу.

Я немного смутился от того, что не успел перестроить ход своих мыслей и что мне не пришлось дорого продавать свою жизнь, по крайней мере пока.

— Что ему надо, — сказал я угрюмо, — так это причальная мачта, как дирижаблю.

— Мистер, — заявила она, — я сама могу так острить, но не критикуйте собак, которые вам не принадлежат. Черт возьми, вы не смогли даже удержать при себе свою жену. — Она выпрямилась, чтобы увидеть мое лицо. — Вы собираетесь пригласить меня в дом?

— А я должен?

Она скорчила гримасу и вошла. Я последовал за ней и запер за нами дверь. Она недолго носила зеленый пляжный костюм, если его можно было так назвать. Теперь она была одета в простое белое платье, которое могло стоить десять долларов или сто, вероятнее последнее, на ногах были белые лайковые туфли-лодочки на высоких каблуках-шпильках. Ее волосы были аккуратно причесаны и блестели, каждая заколка была там, где ей следует. Кроме того, на руках у нее были маленькие белые перчатки. В Рино они имели чисто декоративное назначение.

Я могу перечислить по пунктам достоинства внешности девушки, когда на ней надеты брюки, не испытывая при этом никаких эмоций. Мне необходимо увидеть девушку в платье, прежде чем подытожить свои впечатления и в итоге почувствовать личную заинтересованность. Это было очень подходящее платье для того, чтобы произвести впечатление: прямое, модное, без рукавов, с квадратным вырезом, из хлопчатобумажной ткани с особой выработкой… питейной, — пришло мне на память воспоминание о фотографиях из раздела мод, которым я редко уделял внимание. На ней не было ни одной драгоценности. Ничего такого, что бы своим причудливым стилем, цветом или отделкой рассеивало бы внимание от нее самой, и, вероятно, любой мужчина проявил бы к ней интерес.

— Вы так красивы. Теперь я могу пойти принять душ? — сказал я.

— Вы — лгун. Я не красива и никогда не буду, — ответила она. — Я просто чертовски сексуальна.

— Вы также чертовски много выпили, — заметил я.

Она отрицательно покачала головой и сняла перчатки, демонстрируя этим, что чувствует себя, как дома. Она заявила:

— Я не пьяна. Я выпила только один бокал, когда вернулась домой… вы тоже выпили, если судить по этой фляжке… а затем я подумала об этом чертовом гамбургере, и от этой мысли мне стало тошно. А потом я решила отправиться поесть в одиночестве, и от этого мне тоже стало тошно. Оденьтесь поприличней. Вы отвезете меня пообедать.

В течение мгновения я ее рассматривал. Если она играла, то очень, очень хорошо.

— Вы не забыли добавить одно слово? — произнес я.

Она ненадолго нахмурила брови и спросила:

— Что вы имеете в виду?

— Оно начинается на букву «п», — подсказал я.

Она на меня взглянула. Что-то произошло в ее необычных зеленых глазах. Она облизнула губы.

— Пожалуйста? — Затем она сказала негромко: — Пожалуйста! Я с ума схожу в этом проклятом большом доме, в котором не с кем поговорить, кроме собаки. Я заплачу за…

— Перестаньте, — бросил я. — «Снято», как говорят в Голливуде. Садитесь и покурите, если что-нибудь найдете. Через минуту я к вам присоединюсь.

Я взял из стенного шкафа просторные брюки и куртку, из чемоданчика рубашку, собрал необходимые принадлежности и отправился в ванную.

— Угощайтесь, если захотите выпить, — крикнул я, вешая халат. — Лед вам надо будет взять из машины, стоящей снаружи.

Ее голос раздался прямо у меня за спиной:

— Господи, что с вами случилось?

Я как раз натягивал трусы. Мне удалось побороть реакцию оскорбленной скромности, я просто закончил то, чем был занят, и повернулся, чтобы на нее посмотреть. Она стояла в дверном проеме, держа руку на двери, которую она бесшумно открыла.

— Что случилось? — спросил я. — Что вы имеете в виду?

Она указала рукой в направлении различных отметин на тех частях моего тела, которые были все еще выставлены на всеобщее обозрение.

— А, эти, — произнес я. — Во время войны джип, на котором я ехал, подорвался на мине, и пришлось извлекать куски ржавого железа, вонзившиеся в мое тело.

— Ржавого железа? — спросила она. — Свинца, вы имеете в виду! Я знаю, какие бывают шрамы от пуль. У Дюка Лоугана есть парочка таких шрамов, которые заметны, когда он снимает рубашку.

— Молодец старина Дюк.

— Кто вы, Хелм? — прошептала она. — Что вы здесь делаете? Что вам надо?

Я подошел к ней, вытянул руку и оттолкнул ее на шаг назад.

— Мне надо, чтобы вы убрались отсюда, чтобы я мог одеться, — сказал я и понял, что совершил серьезную ошибку.

Это был длинный день. Полагаю, что, вероятно, я находился под впечатлением того эпизода, который произошел у меня с Бет в горах. Меня обуревали противоречивые чувства, которым требовался выход. Мне не следовало бы приближаться к этому ребенку. Мне не следовало бы к нему притрагиваться.

Внезапно все изменилось, первый шаг был сделан. Мы оба это поняли. Она все еще стояла в дверном проеме, глядя на меня.

— Вы уверены, что этого хотите? — прошептала она, и теперь ее зеленые глаза смеялись надо мной, так как я стоял в трусах и в моих глазах читалось откровенное желание, в этом не было сомнений.

— Дорогая, если вы не будете осторожнее, то вы добьетесь, что ваше чудесное платье будет сильно измято, — сказал я.

— Его не так легко измять, — заметила она спокойно. — Поэтому я его и надела. Но если вас это беспокоит, то снимите его.

Улыбаясь, она медленно повернулась ко мне спиной, чтобы дать мне возможность расстегнуть молнию и раздеть ее, если бы я осмелился. Это была игра для детей, и будь я проклят, если я собирался в нее играть. Я просто поднял ее, отнес на ближайшую кровать и бросил на нее так грубо, что ее подбросило на пружинах. Она возмущенно на меня посмотрела через свои блестящие волосы, которые внезапно упали ей на лицо.