Эд Гроб перепрыгнул через голову Могильщика и ударил Романа стволом своего пистолета.

Но пока он был в воздухе, Роман увернулся, подпрыгнул вверх, приняв удар в мякоть бедра, и пнул Эда Гроба в лицо сразу обеими ногами в шерстяных носках.

И тут раздался визг. Высокий, громкий и истерический визг, который динамитом взрывался в мозгу и сводил оскоминой зубы. Сассафрас поднялась на четвереньки, а затем встала на кровати на коленях с широко открытым ртом.

Эд Гроб отлетел к столу. Ноги его запнулись, и он рухнул на пол.

Роман приземлился, опустившись на пол плечами и ладонями, в то время как его ноги еще находились в воздухе.

Могильщик припал на левую руку, подогнув под себя левую ногу, и стукнул Романа по макушке рукоятью своего револьвера. Но его распахнутое пальто задержало удар, и Роман даже не подал виду, что почувствовал его. Едва коснувшись руками пола, он резко оттолкнулся, поджал под себя ноги и тут же выпрямился, как акробат, сделавший сальто.

Могильщик взмахнул револьвером наотмашь и тем же самым движением, что бил Романа по голове, ударил его по правой коленной чашечке.

Роман припал на одну сторону, словно дом на покосившейся свае. Эд Гроб подскочил и сильно пнул его по икре левой ноги.

Волосы Сассафрас встали дыбом, как иглы у дикобраза, глаза ее остекленели, но она продолжала вопить.

Роман упал возле Могильщика и стиснул его ноги своими ногами, а затем, когда Эд Гроб прыгнул вперед, чтобы сшибить его пинком, ухватил второго полицейского за ногу.

— Беги, Сасси, беги! — закричал он. — Теперь не время для капризов.

Сассафрас перестала визжать так же внезапно, как и начала. Она спрыгнула с постели и бросилась к двери.

Могильщик и Эд Гроб обрушили на голову Романа град ударов пистолетами.

Он осел на колени, но продолжал держать их ноги.

Она остановилась у выхода, быстро пробежала обратно и схватила свое новое меховое пальто.

Могильщик попытался схватить ее, но промахнулся.

— Отпусти, глупая башка! — проскрежетал Эд Гроб, обрушивая тяжелые удары на голову Романа.

Но Роман удерживал их достаточно долго, чтобы Сассафрас успела скатиться по лестнице как вышвырнутая на улицу кошка. Только тогда ой разжал свою хватку. Он глуповато ухмыльнулся и пробормотал:

— Крепкая кость…

И упал лицом вперед.

Эд Гроб бросился к выходу, но Могильщик с трудом прошамкал:

— Позволь ей уйти. Позволь ей уйти. Он заслужил это.

Был мрачный облачный день, достаточно скверный для того, чтобы большинство закоренелых грешников не раз вспомнили бы о теплых, солнечных райских кущах, прежде чем перевернуться на другой бок и вновь уснуть.

Одиннадцать часов воскресного утра, и доброе цветное население Гарлема направлялось в церковь.

Могильщик и Эд Гроб, подъезжая к Гарлемскому госпиталю, невозмутимо поглядывали по сторонам. Обычная для воскресного утра картина, независимо от того, светит ли солнце или идет дождь.

Старые женщины с белыми волосами, укутанные от холода, как тюки с хлопком, и их обутые в галоши мужья со столь же белыми волосами ковыляют, как толпа, состоящая из последних «дядей Томов», на полузамерзших ногах, словно преодолевая последнюю милю на пути к спасению.

Пары среднего возраста и их потомство, послевоенное поколение, процветающее поколение, выглядящее ханжески в своей хорошей теплой одежке, идущее славить Господа за то, что он благословил белых.

Молодые люди, еще не женатые, одетые в светлые легкие пальто и пиджаки, купленные в кредитных лавках и выбранные из-за цвета, а не из-за качества, обворачивающие тело под верхней одеждой коричневой вощеной бумагой, чтобы сохранить тепло, и посмеивающиеся над странными словами, звучащими с амвонов, и, как царь Соломон, с восхищением поглядывающие на хорошеньких темнокожих девушек.

Молодые женщины, готовые на все, чтобы выйти замуж, или пасть мертвыми в тщетной попытке, пепельно-серые от холода, одетые в одежды невероятных цветов, на какие только способны дешевые американские краски, и рискующие подхватить воспаление легких, которое очень скоро может помочь им предстать перед тем самым Господом, которому они идут поклоняться.

Они собрались здесь со всего города.

Они разойдутся отсюда по всему городу.

Маленькие церкви и большие церкви, каменные церкви и церкви, переделанные из складов, церкви, выстроенные недавно, и обветшалые церкви.

Баптистские церкви и Африканские методистские епископальные церкви и Африканские методистские сионистские церкви; церкви святых вертунов и церкви Божественного Отца и Господней Благодати, церкви Горящего куста и церкви Бога-Отца и Христа.

Он слушали своих проповедников, несущих Слово Божие: жирных черных проповедников и тощих желтых проповедников, проповедников с распрямленными волосами и лысых проповедников, женатых проповедников и проповедников-волокит, проповедников-мужчин и проповедников-женщин и проповедников-детей.

Они слушали своих проповедников, позаботившихся о проповедях. Но в такой холодный день лучше бы им позаботиться о тепле.

Могильщик и Эд Гроб поставили свою развалину перед входом в Гарлемский госпиталь и, войдя в вестибюль, направились к столу регистрации.

Они сказали, что хотели бы поговорить с Каспером Холмсом.

Молодая темнокожая сестра в регистратуре с холодным и невозмутимым видом взяла телефон и сказала несколько слов, затем положила трубку и одарила их холодной легкой улыбкой.

— Мне очень жаль, но он все еще находится в коме, — сообщила она.

— Не жалейте нас, пожалейте лучше его, — сказал Эд Гроб.

Ее улыбка застыла, словно ей ответило насекомое.

— Скажите ему, что это Диггер Джонс и Эд Джонсон, — прошепелявил Могильщик.

Она посмотрела на движение его перекошенных губ с ужасающей любезностью.

— Скажите ему, что мы всего лишь идем впереди конфедератов, — продолжал он. — Может быть, это поднимет его из комы.

Ее лицо скривилось, словно она проглотила что-то очень неприятное.

— Конфедератов? — пробормотала она.

— Вы же знаете, кто такие конфедераты, — сказал Эд Гроб. — Это люди, которые сражались за то, чтобы оставить нас в рабстве.

Она улыбнулась, пытаясь показать, что шутки насчет рабства на нее не действуют.

Они смотрели на нее, спокойно и неулыбчиво.

Она ждала, и они ждали.

Наконец она вновь подняла телефонную трубку и повторила сообщение дежурной по этажу.

Они слышали, как она говорила:

— Нет, не конференция, а кон-фе-де-ра-ты… Да…

Она положила трубку и сказала безо всякого выражения:

— Вам надо подождать.

Они смотрели на нее, даже не шелохнувшись.

— Пожалуйста, подождите в комнате для ожидания, — сказала она.

Перед ними находился небольшой укромный уголок, где стоял стол и несколько стульев, занятых такими же ожидающими, как и они.

— Хорошо, мы подождем здесь, — прошепелявил Могильщик.

Она поджала губы. Зазвонил телефон. Она подняла трубку:

— Да, я слушаю.

Затем она посмотрела на них и сказала:

— Его палата на третьем этаже. Поднимитесь, пожалуйста, на правом лифте. Дежурная по этажу проводит вас.

— Ты видишь? — прошепелявил Могильщик. — Никогда не знаешь, для чего могут пригодиться эти конфедераты.

Комната была уставлена цветами.

Каспер сидел на белоснежной кровати. Голова замотана, как тюрбаном, белой повязкой. Его широкое черное лицо агрессивно выглядывало поверх желтой шелковой пижамы. Он был похож на африканского властителя, но время для лести было неподходящее.

Французское окно открывалось на террасу, обращенную на восток. С одной стороны возле кровати стояли два пухлых кресла. С другой стороны — столик на колесах с остатками завтрака. Детективы увидели, что это был основательный завтрак, состоящий из жареной колбасы, яичницы на тостах, мамалыги с маслом, фруктов и кофе в серебряном кофейнике. На ночном столике рядом с корзиной с различными фруктами стояла коробка с гаванскими сигарами.