— Занялся бы лучше Васькиным великом, чем книжки читать. Ты же у нас техником числишься.

— Это нам недолго.

— Я и сам могу, — сказал Вася, — только чаю попью.

— Первому Вовику, — сказал Антон, наливая в кружку чай и вылавливая ложкой из него крохотные сиреневые цветочки душицы.

Но Вовик уже спал, уронив голову на колени.

— На печке ему будет лучше, — сказал Андрей, осторожно, чтобы не разбудить, он взял маленького Вовика на руки, положил на печку, угнездив там на раскинутой овчине. — Пусть прогреет свою припухлость.

Сон подкашивал одного за другим. Наладили велосипед и упали возле него Вася Воропаев и Леша. Андрей и Антон долго еще сидели у печи, о чем-то шептались. Но вот Антон пошевырял кочергой затухающие угли, стукнул задвижкой, и они, расстелив одеяло и положив под голову рюкзаки, тоже уснули.

— Ребята! Девочки! Зима! — разбудила всех утром Лена Тищенко.

— Дай поспать! — отозвалась с кровати Молчанова.

Ребята подходили к окну, охали, радовались чему-то. А высыпав во двор, тут же, у порога, утонув по колено в снегу, ослепленные этим снегом, чистым, мягким, который сам лепился под рукой, давай комкать снежки, бросаться, толкаться, орать…

Завтрак затянулся, сборы тоже заняли немало времени, но вот как будто все готово, чтобы трогаться дальше. Андрей еще раз окинул взглядом комнату, передвинул стул, прикрыл крышкой кастрюлю, стоявшую на печи.

— Ну, как говорят, спасибо этому дому…

— Жаль, хозяева тебя не слышат, — сказал Антон.

— Они и не заметят, что здесь кто-то был, зря мы, что ли, с Ленкой пол мыли, — сказала Молчанова.

— Ну вот поэтому и надо написать письмо, — сказал Антон.

— Какое еще письмо? Ты, что ли, псих? — покрутил у виска Леша. — Зачем?

— Чтобы знали.

— А вдруг они не поймут твоего благородного порыва, вдруг жлобами окажутся? Не слушай, Андрюха, этого дурака.

— Вечно ты что-нибудь придумаешь, — сказала Молчанова. — Никто бы не узнал.

— А ты, Вовик, что думаешь? — спросил Андрей.

— Что я… — сказал Вовик. — Еды надо оставить. Я в книжке читал, туристы всегда что-нибудь оставляют, когда ночуют на заимке.

— Да, — задумался Андрей, пощипывая усики, — дом не спалили, стекла целы. Просто удивление берет.

— Мы — туристы, а не шпана, — сказал Антон.

— Ту-ри-сты, — повторил Андрей, — поняли, чумарики? А теперь все замолкли — буду писать хозяевам письмо.

Вскоре письмо было готово, и Андрей не замедлил прочитать его вслух.

Андрей достал из рюкзака четыре банки тушенки, поставил на стол, прикинул что-то в уме, пристроил к ним еще три пачки горохового концентрата.

— Адрес написал? — спросил Антон.

Андрей подписал еще адрес школы.

— Припиши хотя бы про больного Вовика для жалости, — сказала Молчанова.

— Сама ты больная, — обиделся Вовик.

Каждый взял свой рюкзак — и тут обнаружилось, что один рюкзак лишний.

— Кузи нет, — сообразил Антон.

— С самого утра его не было видно, — испугался Андрей. — Может, во дворе.

Выбежали во двор.

— Сейчас я его по следам отыщу, — сказал Вася и вышел за ворота. За ним все.

— Домой удрал, — предположила Молчанова. — Что еще от него ожидать?

— Голову оторву, — пообещала Тищенко.

И тут увидели Кузина: не торопясь, вразвалочку шел он от реки. В руке удочка.

— Ты чего?! — напустился на него Андрей.

— Ничего… уху хотел на завтрак, — смущенно отвечал Кузин.

— Зачем уху?

— Поели бы, — вздохнул Кузин.

— Ну и где твоя рыба?

— Не очень клевало, но одну рыбину я все-таки зацепил. — Кузин порылся в карманах, достал из штормовки пескаря, величиной с палец, обваленного в хлебных крошках.

Лена Тищенко подошла вплотную к Кузину, посмотрела сверху вниз. «Сейчас врежет», — подумал Андрей, но она сказала:

— Давай свою рыбину — кошечку угостим.

С младшим и заботы нет: съел котлету, чисто подобрал картошку, запил компотом. Потом ему было позволено ползать по полу — и он ползал себе, пока не затих в уголке с папиной электробритвой, изучая ее устройство и пытаясь внести кое-какие усовершенствования. А вот старший дурака валял. Сначала пузырьком из-под одеколона баловался: подбрасывал и ловил. Долго этот номер продолжаться не мог — не цирковой артист. Сергей Юрьевич отобрал пузырек. Тогда Юра стянул с вешалки мамину шляпу и давай строить рожицы перед зеркалом. Была отобрана и шляпа, к тому же прочитано краткое, но вразумительное наставление о пользе труда и о разрушительном воздействии безделья на личность, даже на такую маленькую… Теперь Юра обживал диван. Делал стойку на голове, кувыркался — индийский плед, за который заплатили сто рублей, на полу.

— Сколько можно?! — взвился Сергей Юрьевич. — Галя, дай ему какое-нибудь задание.

— Сам дай. У меня пирог. Руки в тесте.

— В кого это он у нас такой ленивый, понять не могу.

— Чего ты?.. Пусть играет ребенок.

— В семь лет, между прочим, я ходил в булочную.

— Ну ходил, что из того?..

— Пусть Юра тоже ходит в булочную.

— Я разве против?

— Нет, пусть сейчас собирается и идет.

— Да есть у нас хлеб. Стряпню вот еще затеяла.

— Это меня не касается!.. Юра, собирайся в магазин!

— Вот приспичило!.. Юра, пойдешь за хлебом?

— Пойду, мне что. — И Юра, одетый, с авоськой в руках и зажатым в руке полтинником, был выставлен за порог.

Сергей Юрьевич подошел к окну, Галина приникла к нему сзади, уткнулась подбородком в плечо. Раздражение истаяло. Что ни говори, знаменательный момент: вот он, их сын, маленький, семилетний человек, делает первый самостоятельный шаг. Не шаг, конечно, шажок. Затаив дыхание, следили, когда он появится в поле зрения. Юра не выходил из подъезда довольно долго. Но вот появился, стоял с минуту, как витязь на распутье: прямо — магазин, направо — друзья Саша и Егорка возводят баррикаду. Что перетянет: долг или чувство? К их родительской гордости, сын преодолел искушение. Даже, как бы одумавшись, что потратил много времени, припустил бегом. Но вдруг остановился ни с того ни с сего. Поднял что-то с земли, посмотрел на свет, дальше побежал. Эге, вот еще одно препятствие, скорее — опасность. Из подъезда вышли трое пьяных. Да ведь праздник, тоже додумались в такой день испытания устраивать. Юра уверенно обогнул препятствие, исчез в дверях магазина. И опять томительно долго нет его. Наконец заполоскался синий флажок — Юрина курточка. Бежит. Теперь без остановок. Авоська как будто не пустая.

Юра уже на пороге. Вот он, хлебушек, — ешьте на здоровье.

— Что же ты, грязнее булку не мог выбрать? — нашла как похвалить сына Галина Михайловна.

Сергей Юрьевич попытался погасить этот непедагогический выпад жены, погладил Юру по голове, сказал, что, дескать, он становится уже большим мальчиком и потому перед ним раскрываются замечательные перспективы, отныне ему разрешается ходить в булочную за хлебом.

— Ходил я в эту булочную, — не оценил высокого доверия Юра, — сто раз.

— Ходил? — насторожился Сергей Юрьевич. — Зачем?