— Что, больно, да? — спросил Вадик.
— Не-е, — протянул он. И вдруг вскочил и заорал: — Здорово! Братцы! Это черт знает что!
Генка сошел с ума. Генка хохотал во все горло. Плясал, набрасывался на нас с тумаками. Сначала мы стояли открыв рты, потом его сумасшествие передалось и нам. Орали, бросали вверх прошлогоднюю картофельную ботву и землю. А потом, обнявшись, запели:
Эх, тачанка-ростовчанка!
Наша гордость и краса!
Конармейская тачанка —
Все четыре колеса!
Пока шли до дома, спели «Тачанку» пять или шесть раз, здорово спели, громко — песня что надо. Мы ее в четвертом классе разучивали.
Глава вторая
Каникулы! Почему-то был уверен — скучать не придется. И завтра и послезавтра будут такими же, как сегодня. Неудачи в школе забылись. Словно бы все плохое, что было за год, случилось не со мной, а с другим человеком. Такое бывает только тогда, когда почувствуешь свободу и вздохнешь полной грудью. Кажется, я почувствовал, кажется, вздохнул. Но я знаю по опыту: если жить интересно, то время бежит так, что не успеваешь его и замечать. И вечером, когда я сидел один в своей маленькой комнате, подумал: а что, если записывать события, которые происходят со мной? Не все, конечно, только самые интересные, чтобы впоследствии, когда каникулы кончатся, вспоминать о прошлом.
Анна Георгиевна как-то на уроке литературы рассказывала, что Толстой вел дневник шестьдесят три года и только благодаря этому стал великим писателем. В своих записях он делился мыслями с самим собой и потомками.
С тройкой по литературе мне не светило стать великим писателем, да и потомков я представлял плохо, зато с самим собой на страницах дневника можно было быть вполне откровенным. Я взял одну из толстых маминых бухгалтерских книг и надписал печатными буквами: «Дневник». Потом, подумав, вывел подзаголовок: «Будни красного разведчика Кости Мухина».
В тот же день я сделал первую запись.
«Сегодня, только забрезжил рассвет, командир вызвал нас в штаб. Разговор был коротким.
— Я пригласил вас, — откашлявшись, начал он, — чтобы поручить очень важное и ответственное задание. От того, выполните вы его или нет, зависит судьба боя: вы должны проникнуть в расположение белых в деревне Березовка и хитростью завладеть обозом с оружием и боеприпасами.
Труден путь в горах Сихотэ-Алиня. Всюду подстерегает тебя опасность. Один неверный шаг — пропасть заключит тебя в свои объятия, освободиться из которых никому не суждено. Там, где тропа выходит к горной речушке, хозяин тайги — тигр — поджидает свою жертву. Но лютей всякого зверя генерал Гнилозуб со своей шайкой. Никому нет житья от белого генерала…»
Глава третья
На следующий день мы снова пришли к карьеру. Надеялись увидеть лошадь. Не только увидеть, конечно… Мы уже знали, правда, пока еще со слов Генки, какое это необыкновенное удовольствие — чувствовать под собой разгоряченный круп коня, мчаться, мчаться, мчаться… Генка промчался не больше ста метров. И вряд ли так, что ветер свистел в ушах. Скорее, не промчался, а проехал, но мы все равно завидовали ему. Поэтому он начал немного задаваться, что вообще-то для него не свойственно. Хотелось выглядеть знатоком лошадей. Ну, таким, как Дроздов из передачи в «Мире животных». Знатоками мы стали все, но позже. Особенно Вадик. Больше в теории, конечно. Записался в городскую библиотеку и кипами таскал оттуда журналы «Коневодство и конный спорт». И еще потому, что он был ближе к Алексею Петровичу, который разбирался в лошадях, может быть, даже и лучше, чем Дроздов. Генка же не любил вообще никаких теорий, зато в практике… Впрочем, я уже забегаю вперед. А надо бы все по порядку.
Так вот, мы пришли к карьеру. Дул легонький ветерок. За кустами он и вовсе не ощущался. Солнце пекло по-настоящему — прямо лето.
Мы с Генкой разделись на ходу и со всего разбега — в воду. Ох и здорово подхлестнуть себя криком, поднимая тучу брызг, пробежать, почти не касаясь ногами острых камешков, и кинуться в прохладную глубину! Становится немножко страшновато и в то же время чертовски приятно!
Вадик ничего этого не понимал. Прежде чем зайти в воду, он обязательно философствовал, почему вода мокрая, почему жидкая, и если заходил, то мелкими шажками, постепенно. А тут совсем отказался купаться. Сбросил кеды и уселся на берегу. Генка взял его кед и зашвырнул в воду. Пришлось Вадику раздеваться и нырять.
Мы бултыхались в воде, а наша обувь сохла над костром: Вадик не захотел оставаться в долгу — нам тоже пришлось порядком понырять и пошарить по дну руками.
Все же он был наказан за трусость. Один кед высох у него что надо. Им можно было бы забить с сотню голов в ворота противника, зато на второй просто невозможно было без смеха смотреть. Это уже был не кед, а спекшийся кусочек резины.
В знак солидарности с Вадиком я предложил Генке сжечь и наши башмаки, но тот не поддержал идеи, не хотел получить выволочку от матери, и мы повесили их досушиваться на дерево. Дурачиться надоело, а сидеть просто так без дела было скучно, и мы решили, пока сохнет обувь, сходить в Березовку, от карьера до нее рукой подать.
Мы бежали по раскаленному асфальту, потому что босиком идти шагом просто невозможно. Наши пятки танцевали, как танцуют на ладони только что вынутые из костра печеные картофелины. Но вот мы свернули на деревенскую дорогу.
О, это было роскошное, царское шествие!
Ноги по щиколотку утопали в мягкой пыли. Она приятно текла меж пальцев, она щекотала подошву. Ее можно было поддеть носком, лениво вытянув его и замедлив на секунду движение. И было приятно, будто ты задеваешь теплый кошкин бок. Пыль совсем не пылила. Это была вовсе не та пыль, въедливая и нахальная, которую мы с папой каждое воскресенье выбивали из ковров. Эта пыль — ручная. Она не лезла в нос, не заставляла чихать, не пачкала воротничок рубашки. Она лежала на дороге мирно и спокойно, точно ее никто не шевелил сто лет.
Мы подходили к дому Алексея Петровича, можно уже было различить красную звезду на черном, покосившемся срубе, означающую, что в доме живет фронтовик, когда к нам неслышно подкатили «Жигули». Дверца открылась, и мы увидели Ленку Крутикову. За рулем сидел ее отец, майор танковых войск.
Ленка всего год как в нашей школе. Учится хорошо, но ее часто ругают за то, что забывает надевать форму. У Ленки есть желтый дипломат, который для нее как собака, потому что берет его с собой, если даже собирается просто погулять на улице. Но однажды она позволила Генке донести это бесценное сокровище до самого своего подъезда. Генка нес, а мы с Вадиком двигались на некотором расстоянии сзади молчаливым почетным эскортом. Вообще Ленка заметно отличается от наших девчонок. Посмотришь — сразу ясно, что она приехала из другого, красивого, какого-то даже столичного города.
— Приветик! — сказала Ленка. — Вы куда?
Мы только рты открыли от удивления.
— Купались на карьере, — зачем-то сообщил Вадик, — кеды вот сожгли, а сейчас думаем в Березовку податься.
С Вадиком иногда бывает такое: говорит, говорит… Генка стоял красный, как вареный рак, и все пытался прикрыть одной ногой другую. У меня тоже было такое чувство, будто застали за каким-то не очень приличным занятием.
— И мы в Березовку, — сказала Ленка. — Там птицефабрика, поэтому куры дешевые. Надо купить две-три. Мы часто там бываем. Это ничего не стоит проехать на своей машине несколько километров.
Подумаешь, «своя машина»!
Майор открыл дверцу пошире и скомандовал:
— Садись, пацанва!
Мы обязательно бы сели на мягкие, покрытые медвежьей шкурой сиденья, мы слушали бы журчание транзистора, смотрели бы на широкую спину майора. Он бы что-нибудь рассказал. Это был бы потрясающий рассказ. Но Генка все испортил.
