Потом, уже в дверях, я услышал, как Валентина Павловна сказала:

— Любят лошадей, а мучают.

А он:

— Надо что-то предпринять, а что — не знаю. Может, прав Алексей Петрович…

Оказывается, следователь знал и Алексея Петровича.

Я болел целую неделю. К вечеру температура поднималась. Я лежал один при включенном свете с закрытыми глазами. Иногда мне казалось, что какая-то сила подхватывает меня и очень быстро, так, что кружится голова, поднимает вверх. Я становился невесомым, я летал в небе, как облако, меня подхватывали ветры и несли за тридевять земель. И не было никакого страха. Я открывал глаза, тело становилось тяжелым, я падал, и сердце замирало, как на качелях.

Все та же лавочка. Акация та же. Только листья жесткие и сухие, а стручки коричневые, растрескавшиеся: лето кончается. Не пройдет и месяца — снова в школу.

Мария Семеновна выгуливала своего Петю. «Чок, чок, чок, очень славный червячок», — приговаривала она, находя во взрыхленной под кустами земле жирного дождевого червяка. Петух хлопал крыльями, подпрыгивал, выклевывая из рук свое петушиное лакомство.

— Долго мы терпели, — сказал Вадик.

— Тыщу лет, — уточнил я.

— Пойдем? — спросил Генка. — В последний раз.

И мы пошли, вернее, поехали в Березовку. Заплатили за проезд в автобусе тридцать копеек, которые мне папа на мороженое дал, и через пятнадцать минут уже шагали по Свободной. Вон она, конюшня. Ворота настежь. Добро пожаловать! Мы и вошли.

Я заглянул в Карькино стойло и убедился, что оно пустое, обернулся к ребятам, и вдруг прямо на меня, откуда-то сверху, свалился целый стог сена. Не так-то просто было выбраться из-под него. А отчихавшись и продрав глаза, я увидел перед собой совсем небольшого, наверное третьеклашку, пацанчика с деревянной шашкой на боку.

— Так это ты, малявка, подстроил? — бросился я на него.

Но тут, не знаю, то ли кто мне подножку подставил, то ли я наступил на собственные шнурки, только опять зарылся в сено. Поднялся — вокруг стоят и смеются ребята, среди них старые знакомые — Витек и Коля. Вадика держали за руки. Генки не было. Когда смех утих, Витек сказал:

— Кулаками можете не махать — бесполезно.

— Это ты точно знаешь, да? Ты уверен, да? — ехидно, как иногда говорил Крот, спросил Вадик.

— А вот узнаешь.

Они повели нас, как пленных. Интересно, думаю, пусть ведут, посмотрим, что будет дальше. Мы подошли к мастерским, к той самой двери, за которой раньше размещалась кузница. Прежде чем войти, я успел разглядеть доску. На ней было написано: «Штаб ЮК», а сверху нарисована очень красивая голова лошади.

Витек, чтобы я не задерживался в дверях, подтолкнул меня коленкой, и я оказался в просторной, чисто прибранной комнате с земляным полом. За мной вошел и Вадик. В глубине комнаты, окруженный ребятами, стоял Алексей Петрович… С чего бы это?

— Лошадников поймали, Алексей Петрович, — сказал Витек, — еще один, который с ними был, удрал.

— Вовсе не удрал, было бы от кого! — В комнату вошел Генка.

«Вот друг! — подумал я. — Не бросил…»

— Ну и встреча! — удивился Алексей Петрович.

— Надо кого-нибудь за участковым послать, — сказал Генка.

— Зачем? — опешил Алексей Петрович.

— Ну, чтобы это… арестовать нас за конокрадство… — Твердости в голосе Генки я не услышал.

— Сами разберемся, что к чему. Верно, ребята?

— Верно, — ответили те.

— Это мои старые знакомые: Костя, Вадик и Гена. Ребята неплохие. По крайней мере, я знаю наверняка, что они любят лошадей.

— Так уж и любят, — усмехнулся Коля. — Его пухлые щеки покраснели, и конопушки на них стали совсем незаметными. — Карьке холку натерли, Селиваниху запалили!

— Копыта сбили у Ветрогона. Он ведь не подкован, а они по асфальту…

— Ага, валите теперь все на нас, — справедливо возмутился Вадик.

Тут дернул меня черт сказать, что ездим мы еще получше их.

— А вот давайте посмотрим, кто лучше! — сказал Коля.

Все высыпали во двор, и Коля вывел из конюшни серую, в яблоках, с длинной белой гривой лошадь. Она была совсем небольшого росточка, вся какая-то округлая, невзаправдашняя. Когда я был маленьким, у меня была похожая на эту, только деревянная и на колесах.

— Садись, кто из вас смелее, — сказал Коля.

— На самом деле? — не поверил я.

— А что, по-моему, Коля очень хорошо придумал, — сказал Алексей Петрович. — Прокатитесь по разу. Вы же за этим сюда пришли. Верно?

— И прокатимся, — разозлился я.

Я объехал конюшню кругом и, как мне показалось, лихо спешился.

— Галопом и дурак сможет, — сказал Коля, — ты рысью смоги.

Я проехал вокруг конюшни рысью.

— По всему видно, ты и натер холку Карьке, — сказал Витек. — Не можешь рысью.

— Слабовато, — согласился Алексей Петрович. — Сидишь, как на скамейке, надо же на ноги опираться. Ну, хорошо, попробую вам задать один простенький вопросец. Предположим такую ситуацию: три часа кряду вы скачете на лошадях, три часа за вами по пятам мчится погоня. Лошади в мыле. Но вам повезло: на последнем дыхании вы оторвались от преследователей. Теперь вы в безопасности и намерены расположиться на отдых. Ваши действия?

— Костер разожгу, — выпалил Вадик, — и ужин начну варить.

Не знаю, что они нашли в этом смешного, только все, и даже Алексей Петрович, засмеялись.

— А ты что скажешь, наездник? Это, значит, я.

— Лошадь сначала напою.

— Она же взмыленная.

— Вот поэтому и напою.

— Теперь ясно, кто Селиваниху запалил, — сказал Коля.

— Да, — покачал головой Алексей Петрович, — в теории вы совсем слабы. Любить лошадей — это, конечно, похвально. Но что это за любовь к животным, если она только вредит им. — И он посмотрел на нас, будто спрашивая: что же мне теперь с вами делать?

Мы молча разглядывали землю под ногами. Сто раз уже нас разбирали, но так стыдно еще не было.

— Ребята, — сказал Алексей Петрович, — а что, если мы примем Костю, Вадика и Гену в наш ЮК?

— Чтобы они и моего Рыжку запалили? — возмутился самый маленький пацанчик.

— Для того как раз и примем, чтобы они научились правильно ухаживать за лошадьми. Вот ты, Дима, возьмешь шефство над Вадиком, Косте может помочь в этом деле Коля, если, конечно, хочет. Гене — Витя.

— Нам не жалко, — сказал Витек, — только намаемся с ними: они устав не будут выполнять.

— Почему не будут, он же справедливый! — сказал Дима. — Ведь будете?

— А что такое ЮК? — спросил Вадик.

— Эх вы, — вздохнул Коля, — догадаться не можете: Юная Конармия, вот что. — И он показал самодельный значок, который был приколот у него на груди: голова лошади и две буквы «Ю» и «К». Такие же значки были у каждого из ребят.

К конюшне подъехал стог сена. Такой он был большой, что лошади и тем более сидевших на нем рыжего Шуры и его двоюродного братишки Вовки почти не было видно. Ребята сразу потеряли к нам интерес, побежали разгружать сено. Остался только Витек, но и он, постояв минут пять, посмотрев на свои электронные с синим циферблатом часы, буркнул, что ему пора молоко в садик везти, и пошел запрягать Карьку. Мы с Алексеем Петровичем вернулись в штаб, чтобы теперь уже неторопливо все там разглядеть. Стены штаба почти сплошь были оклеены листами ватмана с нарисованными на них лошадьми всяких пород, сбруей, коляской и всего такого. Нарисовано все было, может, и не особенно хорошо, но со старанием, даже гвоздики на подметке сапога наездника видны.

— Ну как, нравится здесь? — спросил Алексей Петрович.

— Ничего, — ответил я.

— Тогда приходите завтра.

— Посмотрим, может, придем, — сказал Генка.

— Придем, — сказал Вадик.

И пришли. Хорошо, конечно, сделали, что пришли. С того самого дня, когда мы, отчеканивая каждое слово, прочитали слова устава юконовцев и поклялись быть верным ему, для нас началась совсем другая жизнь. Почти целый месяц мы учились ухаживать за лошадьми, ездить на них. И вот наконец долгожданные учения.