— А я его сейчас вот так! — Славик взмахнул деревянным мечом.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Один?

— Один.

— Нет, так не годится.

— Почему это не годится?!

— Ну как… создавали все вместе, а ты один… Другим будет обидно, жалобы пойдут. Тем более тебе уже оказывали доверие.

— Поэтому я и должен!..

— Никаких исключений, для лиц с постельным режимом в особенности. Приходи по излечении, да-с… Имея при себе: справку, характеристику, доверенность, рекомендацию, акт списания потраченных на Загнилена материалов и идей. Двадцать копеек на билет тоже не будут лишними. Ступай! Мне уже и так за тебя нагорело. Все, никакой самодеятельности! — Старик в ботах встал, пошаркал закрывать двустворчатые двери.

— Вы все врете! — закричал Славик и, оттолкнув гнусного старика, бросился к клетке Загнилена.

Федя, как только они расстались с Гриней, тотчас исполнил просьбу Славика, правда, письмо пришлось опустить в почтовый ящик, так как мамы Славика дома не оказалось. Гриня же… Гриня в самом деле шел сначала домой, потом неожиданно для самого себя свернул в школу.

В школе горел свет, кабинет директора превратился в штаб главнокомандующего. Петр Никанорович произносил одну из своих самых лучших речей. Надо сказать, это был очень совестливый человек, во всем случившемся он винил только себя и свою первую помощницу по воспитанию, хотя, конечно, дело было не в нем и не в ней, а в соединившихся таинственным образом обстоятельствах.

— Ищем Загнилена в чужих дворах — и зря, — говорил он. — Искать его надо в нас самих…

В эту как раз минуту в кабинет ворвалась мама Славика.

— Боже мой! — только и сказала она, плюхнувшись на стул. Но все ее отлично поняли.

Следом вошел Гриня.

Увидев, как взволнованы взрослые, он с присущим ему во всех случаях жизни хладнокровием принялся их успокаивать.

— Время детское, что вы, в самом деле…

— Гриша, деточка!.. — сказала мама Славика.

— Славик это… в Америку собирался, но я отсоветовал, тогда он в зоопарк…

— Гриша! — строго сказала Елена Ивановна. — Пожалуйста, все по порядку… эх, свет-то какой тусклый!.. Не волнуйся, ты не у доски.

— Славик удрал из больницы, — начал по порядку Гриня, — и спрятался в ларе на школьном дворе. Было два ларя, один как раз сгорел. («Боже мой!» — вскочила мама Славика и принялась заламывать руки.) Другой сгорел, — уточнил Гриня, — в котором не было Славика. Вчера еще, а Славик залез в ларь сегодня. (Мама Славика плюхнулась на стул.) Потом мы с ним поговорили, он почитал газету, взял сабельку и побежал драться с Загниленом. Я ему говорил, живот лопнет, он все равно…

— Это бандиты его заманили! — горячо заговорила мама Славика. — Один приходил к Славику в больницу, передачу приносил, старый, в ботах, предводитель, наверно, сказал — по общественной линии, а я, дура, поверила.

— Вы сказали, старик… х-мм… в ботах?.. Сдается, видел такого… Подозрительная личность.

— Что-то будет, — заходила по кабинету Елена Ивановна, ее пальцы нервно орудовали спицами, свитер был почти готов. — Ночь… Улица… Фонари не горят… Зоопарк… Старик в ботах… Змей… А мы стоим!!! — И она вдруг сорвалась с места, побежала, как была, без пальто, с вязаньем в руках.

И все побежали.

Увидев бегущих куда-то взрослых, а с ними Гриню, случившиеся на улице Маленький Гоп и Подготовительный Сева последовали за ними.

Околачивающаяся во дворе гопкомпания, почесав в затылках, тоже двинула в сторону зоопарка осторожной трусцой.

Славик взмахнул деревянным мечом — «И-АА!» — голова-тыква упала и раскололась. «Вот тебе — жадность!»

— Славик! Дай мне! — вбежал Федя.

— Зазнайство — я сам! О-оо! — схватился он за живот.

Федя подскочил, хуком справа, хуком слева, кулаком в лоб, ногой, и другой, и обеими. Упала и вторая голова, покатилась. Тут как раз подоспели взрослые и Гриня. Увидев, как ребята разделываются с Загниленом, Петр Никанорович и сам не вытерпел, ухватил за заплесневелый его бок. Елена Ивановна тоже не вытерпела, давай топтать, крошить каблуком овощные его остатки, выскакивающие из него пружинки и шестеренки. И все не вытерпели, все налетели. И поднялась такая кутерьма, что фанерные стены пристроя, в котором находился Загнилен, рухнули… Вспыхнули яркие прожекторы, и стало светло как днем.

Перед всеми предстал старик в ботах. Теперь он был одет как факир, без шапки только. А выводил его за руку, как это обычно бывает в театре, режиссер Иннокентий Михайлович. Он еще опирался на костыль, но загипсованная его нога подволакивалась легко и, можно сказать, артистично. Старик в ботах сорвал с головы лысину, под которой оказалась буйно-рыжая шевелюра, — все узнали в нем сравнительно молодого, но очень и очень заслуженного артиста Куроедова. Иннокентий Михайлович и Куроедов поклонились, и все начали кланяться, кто более, а кто менее уверенно. Ведь все в конечном итоге оказались участниками спектакля. Только Маленький Гоп и Подготовительный Сева не понимали, видимо, значительности момента: один отбирал у другого найденную в требухе чучела батарейку.

Все кланялись, кланялись, кланя… и вдруг застыли, словно заколдованные.

Медленно передвигая лапами, с противным шуршанием волоча хвост, покачивая головами на длинных морщинистых шеях, сонно тараща красные глаза, выползал из зоопарковой тьмы Загнилен.

Этот был настоящий.