Однако за пределами генезиса научного общество-знания понятия «донаучное» и «преднаучное» знание уступают место другому — понятию «вненаучное» знание, призванному подчеркнуть, что, хотя это знание сформировалось до науки и способствовало ее появлению, наукой оно не упраздняется.

В существующей литературе преобладает типология вненаучных форм социального знания, произведенная с гносеологических позиций, исходя из характера отражения. С этих позиций вненаучные знания являются заведомо «второсортными» в сравнении с научными, ибо обладают, несомненно, меньшей способностью отобразить сущность процессов и нередко предлагают вместо подлинного знания веру, ценностные ориентации, вместо истины «правду», вместо объяснения — понимание. Встречающиеся при таком подходе типологии представляются нам мало что дающими для углубления представлений о вненаучном знании и решения тех задач, которые возникают при его сравнении с наукой.

Например, одна из авторитетных исследовательниц, А. И. Горак, выделяет три типа вненаучного социального знания: ценностное, фактуальное (публицистическое) и элементарное (производственное и обыденное)[108]. Отметим пределе всего некоторую надуманность применяемых терминов, отсутствие прочной традиции их сходного применения. Наука не может развиваться на основе «изобретения» неких терминов, новое появляется в ней в известном отношении к старому — как в плане преемственности, так и отрицания.

Обществознание всегда связано с ценностями, и потому нет оснований для выделения некоего особого ценностного знания. Знание всегда базируется на фактах, и потому представляется натяжкой введение какого-то особого фактуального знания. Производственное и обыденное знание в некоторых случаях могут быть разделены, но без указания исторических условий их разделения оно становится необоснованным. Понятно, что автор пытался показать, что вне науки может формироваться система ценностей, могут быть получены факты и знания о труде и жизни, но эти верные предпосылки не дают еще достаточных оснований для подобной типологии вненаучного знания.

Полагаем малоиерспективным также путь, при котором мораль, искусство, религия и другие формы общественного сознания рассматриваются в своих познавательных функциях по аналогии с научным познанием и с намерением доказать, что они ничем не хуже науки. Познавательная способность этих форм сознания подчинена их собственным социальным функциям, и было бы сциентистской ошибкой «мерить» их содержание способностью познавать.

Употребление термина «функция» свидетельствует о необходимости социологического подхода, но познавательное значение всех форм общественного сознания при его рассмотрении не может быть отделено от их собственных социальных функций. Задача состоит не в том, чтобы доказать, что мораль имеет познавательную функцию, или извиниться за искусство, что оно «действительно не может претендовать на научное познание»[109] и в то же время показать, что при всем этом оно познает. Здесь далее тривиальностей и бесконечно повторяющихся примеров дело не идет. На наш взгляд, задача состоит в том, чтобы показать, что любое проявление co-знания, имея содержанием не психические процессы, а предметный мир, является в определенной мере знанием, основано на познании и что каждый вид co-знания специфически «обслуживает» практику во многом в связи со спецификой того знания, на котором базируется.

Совершенно ясно, что искусство не может заменить собой науку, что даже в тех концепциях, которые трактуют его как специфическое познание, обосновывается отличие предмета, метода, цели познания, понятий, выражающих истинность познанного (правда в отличие от истины, хотя, разумеется, правда — это тоже вид истины). Художественная правда не предполагает натуралистического изображения действительности, это правда воссоздания жизни, соответствия художественной реальности реальностям жизни, ее тенденциям, характерам.

Анализ других форм общественного сознания как видов знания преследует, прежде всего, ту цель, чтобы выявить отличительные признаки научного обществознания, язык которого формируется на основе обыденного и во многом совпадает с ним, пересекаясь с языком искусства, морального сознания и пр. Проведение таких демаркаций чрезвычайно важно для усиления эвристических функций научного обществознания.

Нередко общественная наука не выполняет своих функций, «доказывает доказанное», не добывает нового знания, не аргументирует и не проверяет в должной мере своих фактов, прячет за наукообразной формой вненаучный характер своих построений и в итоге сталкивается с неспособностью применить полученный результат по типу применения, характерному для науки. Кроме того, в своих применениях общественная наука, как уже было показано, успешно работает, лишь овладев массами.

Взаимоотношения научного и вненаучного знания являются в настоящее время серьезной общественной проблемой в связи с усилившимся влиянием науки на общество и стремлением общества направлять развитие науки посредством социально-значимых целей. Значение этих целей возросло в естествознании (борьба с раком, получение новых материалов и новых видов энергии, защита окружающей среды и пр.), но в особенности в общественных науках, которые не просто познают общество, но пытаются решить на основе познания практически-жизненные задачи. Но эти практически-жизненные задачи должны обрести конкретные научные формулировки, равно как применение науки на практике требует перевода языка науки на язык реальной жизни.

Некоторые авторы получают более убедительные выводы относительно типологии вненаучного социального знания. Так, И. В. Бойченко отмечает, что вненаучное социальное знание состоит из двух подтипов: обыденного и функционирующего в формах общественного сознания[110]. Однако и здесь есть противоречие. Как мы знаем, обыденный уровень может быть присущ и таким формам общественного сознания, как художественное, моральное, религиозное, политическое и пр. Большинству из форм присущ также и уровень науки. Так, политическое, правовое сознание может быть представлено на уровне обыденных представлений, идеологии и науки.

А. И. Горак права, когда пишет, что «понять действительное познавательное значение всех разновидностей познания и изъять их из оболочки форм практического сознания можно лишь в том случае, когда познавательная система дополняется своим существенным компонентом — наукой…

Каждая из форм общественного сознания образует свою «надстройку» в виде определенной науки (мораль — этика, религия — научный атеизм, искусство — эстетика). Наука становится как бы верхним этапом каждой из форм общественного сознания. Научный способ изучения дает возможность обнаружить, какие реальные отношения скрываются за религиозными взглядами, насколько верно отражают действительность моральные требования, правдиво ли искусство»[111].

Поэтому и в типологии, предлагаемой И. В. Бойченко, есть определенное противоречие. Оно усугубляется, когда автор говорит, что «в качестве сферы функционирования обыденно-практического социального знания выступает тот уровень духовно-практического освоения социальной реальности, на котором еще нельзя вычленить относительно обособленные формы сознания»[112]. Но это противоречит представлению, что обыденный уровень (сфера) присущ и уже ставшим формам общественного сознания.

Наиболее убедительной представляется типология, к которой обращаются указанные авторы, но обращаются без расшифровки ее смысла. Речь идет о двух выделенных К. Марксом формах духовного освоения действительности: практически-духовной и духовно-теоретической[113].

В интерпретации этого положения встречается ряд неясностей. Прежде всего, что отнести к практически-духовному, а что — к духовно-теоретическому? Например, в интересной работе «Философия и ценностные формы сознания» философия рассматривается не как духовно-теоретическая, а как практически-духовная форма освоения действительности[114]. Следовательно, теоретическая форма философии не рассматривается в качестве основания для ее отнесения к духовно-теоретической деятельности.