Алхимический миф стал новолитературным мифом. Именно так он осуществил себя, хотя и потерял самого себя безвозвратно. Вот почему алхимическое средневековье в романе Гюго есть мнение об этом средневековье автора романа. «Собор Парижской богоматери» — лишь прочтение мифа о философском камне. Мифотворческое прочтение этого мифа писателем-мифотворцем Виктором Гюго. Миф о мифе, а потому совсем иной миф.

Несколько принципиальных срезов алхимии, запечатленных в современном сознании. Воспроизведу их.

Современный «деловой человек» назовет алхимию лжеучением, не заподозрив себя в том, что разделяет антиалхимическую позицию гуманистов Возрождения. Ведь золото так и не получено. Эликсир долголетия не изготовлен. Гомункулус не взращен.

Современный химик-экспериментатор, опираясь на собственный опыт, припомнит, что именно алхимикам он обязан вещественным оснащением нынешней аналитической лаборатории (хотя и с существенными усовершенствованиями); набором живущих и поныне приемов и операций; осуществленным сейчас некоторым алхимическим «предвосхищениям».

Потрясенный успехами радиохимии, «трансмутирующей» элементы, а также достижениями полимерной химии и химии белка, популяризатор науки посчитает алхимию той же химией, одетой только в иные одежды.

Оккультист XX в., охотно пользующийся терминами современной науки, увидит в алхимии блистательное будущее не только теперешней химии, но, пожалуй, и всего естествознания.

Психолог-архетипист усмотрит в алхимии неисчерпаемый источник архетипов-мифологем и провозгласит их «элементарными частицами» всечеловеческого мышления.

Продюсер приключенческого киношлягера про Анжелику покажет старца-отшельника, бессонного искателя панацей, вседержителя вселенной (образ, восходящий к столетней давности романтизациям европейского средневековья).

Лихой журналист напишет книгу «Алхимия любви», веселый филолог — «Алхимия слова», а политический обозреватель что-нибудь вроде «Алхимики не унимаются», честно понимая под алхимией нечто злоумышленное.

Историк экономических учений примет золотую горячку алхимиков за досрочное историческое осуществление золотого тельца, «города желтого дьявола», населенного отчужденными (по Марксу, «частичными») людьми капиталистической общественно-экономической формации.

Наконец, Томас Манн с вершины своей «Волшебной горы» точно подсмотрит герметическое состояние души Ганса Касторпа, пребывающего в алхимической вечности, аннигилирующей от действительных соприкосновений с реалиями исторического времени первой мировой. (Правда, здесь мы уже встречаемся, как и в «Соборе» Гюго, с мифолитературной ассимиляцией алхимического мифа.)

Такие прочтения алхимии правомочны, но в силу своей ограниченности воспроизводят каждый раз лишь одну проекцию алхимии, вспыхивающую на вместительном широкоформатном экране современного сознания. Причем каждая проекция думает про себя, что она — вся алхимия целиком, а не ее уплощенный и упрощенный чертеж. Между тем алхимия — явление стереоскопическое, о чем свидетельствует хотя бы продемонстрированная здесь множественность ее интерпретаций.

Но может ли составить некогда живой алхимический миф сумма этих проекций, сложение реликтовых осколков, врезавшихся в воспаленную ткань современного мышления? Едва ли. Ибо любая из проекций алхимии не есть отражение алхимии, не есть и ее часть, потому что отражаемый объект изъят из природного, специфически средневекового, его контекста. Алхимия, выведенная за пределы собственной культуры, — уже не алхимия. Это все что угодно, но не алхимия — лжеучение, наука Нового времени, алчное златоделие, «всесильный» оккультизм, новый миф, «трансмутатор» атомных ядер, химическая технология полимеров, химия белка… Только учет средневекового контекста предполагает алхимический текст, из которого эти проекции непосредственно невыводимы.

Вместе с тем бесспорно, все эти «останки» алхимии в современном сознании доподлинно существуют, но не в качестве реликтов, а в качестве живых фрагментов живого современного мышления. Сбывшиеся алхимические Сны. Столь же бесспорно, что эти фрагменты — в каком-то смысле осколки исторически исчерпавшей себя алхимии, существовавшей в составе средневековой культуры и преобразованной вместе с ней.

Как же тогда возникло из алхимии то, что из собственно алхимии невыводимо? Это и нужно понять. Ибо понять способ преобразования алхимического мифа означает понять сам этот миф. Здесь следует вновь обратиться к центральной алхимической мифологеме — мифологеме пресуществленческого оборотничества, связующей алхимию с христианским средневековьем. Именно эта взаимостимулирующая игра (объект — пародия на объект) способствует преобразованию алхимии во все то, что от нее осталось в современном сознании.

Но сколь актуальна задача исторической реконструкции давно минувшего алхимического мифа? Уже только перечисленный набор алхимических фрагментов, различимых в гетерогенном современном сознании, говорит о возможной причастности алхимии и к рациональной химии, и в какой-то мере к науке в целом, и к современному оккультизму. И наука, и околонаучный оккультизм (фарсовый перевертыш науки) — исторически детерминированные последействия, в числе прочего, и алхимии, принявшей заметное участие в генезисе новой науки и сопровождающего ее оккультизма.

Здесь же уместно сказать и о многочисленных сциентистских, равно и антисциентистских, мифах XX столетия, укорененных и в алхимических прафеноменах, а также о собственно химической проблематике, рассматриваемой в оппозиции биология — физика и выявляющей именно в этой оппозиции химическое свое лицо, а При внимательном всматривании свое подобие — разумеется, на совершенно ином уровне — с давним своим алхимическим ликом. Вот почему задача исторической реконструкции алхимического мифа актуальна, а ее осуществление должно быть тем успешней, чем универсальней подход к алхимии как неповторимому явлению средневековой культуры.

Таков алхимический миф сам по себе и в после-алхимические времена. Таков алхимический текст, мифоносец и мифосвидетель. Так жили алхимики в этом мифе-тексте. Так жили и живут они в новоевропейской литературе, в которой явлен — если только пристально всмотреться, чутко вслушаться и внимательно вчитаться— и, так сказать, алхимический ее генотип.

В 1975 г. в одной из книжек журнала «The Humanist» было опубликовано Заявление 186 американских ученых, содержащее краткую, но весьма резкую оценку астрологии[54]. Ведущие ученые (среди подписавших Заявление — 18 нобелевских лауреатов) подчеркивали ненаучный характер астрологических предсказаний, отмежевывались, предостерегали и выражали свое беспокойство по поводу того, что средства массовой информации охотно предоставляют свои возможности для пропаганды астрологических представлений.

Тремя годами позднее появилась заметка Пола Фейерабенда, широко известного специалиста в области методологии науки, в которой он весьма критически оценивал стиль и содержание Заявления и в свою очередь заявлял, что противопоставление астрологии и респектабельной науки покоится на весьма сомнительных методологических основаниях[55].

А спустя еще четыре года, в 1982 г., обе публикации были сведены под одной обложкой в книге, озаглавленной «Философия науки и оккультные явления»[56], где в ходе столкновения различных подходов к астрологии и прочим подобным феноменам была предпринята попытка прояснить центральный для современной методологии науки вопрос: имеются ли вообще критерии научности, позволяющие с достаточной степенью определенности отлучать кого-либо от науки и говорить о науке, ненауке, псевдонауке и прочем безотносительно к различным социальным и культурным контекстам существования подобных явлений.