Приведенная выше «история» — вполне представительный пример развертывания современной методологической дискуссии, типичной отнюдь не только для западной методологии науки. Пожалуй, лишь откровенная скандальность позиции П. Фейерабенда, методологически оправдывающего то, что традиционно считалось псевдонаукой, может быть оценена как нечто специфическое. В главном же — в выборе содержательной фактуры дискуссии и в структуре ее развертывания — данный пример вполне адекватно представляет круг наиболее актуальных сегодня методологических проблем. Возникающие здесь основные линии идейного размежевания отражают ту довольно сложную ситуацию, в которой оказалась современная методология науки. Столкнувшись с меняющейся реальностью научно-познавательной деятельности, она вынуждена заново ставить даже казалось бы уже давно решенные вопросы о статусе отторгнутых квазинаук.

Представительность нашего примера связана, между прочим, еще и с тем, что в нем очень отчетливо показана последовательность этапов развертывания методологии за последние 30–40 лет. Исходным пунктом дискуссии о том, каков научный статус астрологии, является позиция ученых, заявляющих, что астрологические представления либо просто не имеют никакого отношения к науке, либо являются квазинаучными образованиями. В методологическом плане эта позиция опирается на допущение, что объективно существуют и в познавательной практике реально используются методологические критерии, позволяющие однозначно, по четким гносеологическим основаниям идентифицировать научно-познавательную деятельность в ее отличии от псевдонауки и ненауки. С точки зрения таких критериев (являющихся в основном теми или иными формулировками условий опытной проверяемости знания) астрологию относили к псевдонаучным образованиям. Относили сразу, без попыток сколько-нибудь серьезных методологических исследований. Настолько все здесь казалось очевидным.

Термин «астрология» обычно употребляется в двух взаимосвязанных, но тем не менее различных смысловых контекстах — теоретическом и практическом. Оба контекста объединяет уверенность в том, что существуют достаточно определенные зависимости между «земными» событиями, т. е. событиями, происходящими в нашем земном мире, и событиями «небесными», т. е. происходящими с небесными телами в «мире звезд». Теоретическая астрология пытается конкретизировать этот тезис с помощью теорий, уточняющих наши представления о характере и интенсивности указанных зависимостей.

При этом эмпирическим базисом такого рода теоретической работы является непосредственно практика астрологических предсказаний — попытки предсказать по движению и взаиморасположению небесных тел конкретные земные события, судьбы, исходы человеческих начинаний и пр. В ходе этой практики, подчиняясь ее нуждам, задачам, потребностям, формируется концептуальный аппарат астрологии. Но в то время как астрологические концепции претендуют на статус знания, и притом знания научного, астрологическая практика, лежащая в основании этих концепций, является прежде всего искусством или, во всяком случае, деятельностью, имеющей весьма отдаленное отношение к научному предсказанию Это обстоятельство налагает неизгладимый отпечаток на все теоретические построения астрологов и вызывает неизменно негативную реакцию со стороны респектабельной науки.

Конечно, астрологические предсказания весьма существенно отличаются от традиционных форм гадания «по звездам»; в основании их лежит не астролатрия — поклонение звездам, а теоретические, иногда высоко математизированные конструкции, обладающие всеми внешними признаками рационального знания. Однако тот способ, каким эти конструкции используются в практике астрологических предсказаний, и то, каким образом эта практика обосновывает астрологическую теорию, вызывают сомнение как раз в рациональности астрологии.

Теория астрологии включает в себя несколько концептуальных подсистем. Во-первых, она содержит в себе довольно значительный массив объективных сведений о небесных телах, характере их движения, траекториях и взаимном расположении. Эти представления, бесспорно, отнюдь не являются исключительно астрологическим достоянием, но астрология принимает (во всяком случае, принимала прежде) участие в их разработке. Так, почти до XIX столетия именно астрологи издавали регулярно уточняемые таблицы и календари (эфемериды), указывающие движение небесных тел для каждого года. Предназначались эти таблицы в основном для не очень грамотных и не способных вести собственные измерения и расчеты практикующих астрологов, так что способы организации сведений, содержащихся в таблицах, были приспособлены отнюдь не для исследовательских целей.

Но так или иначе, таблицы издавались, обогащая запас знаний общеастрономического характера. Из этих знаний, в свою очередь, астрология извлекала необходимые ей данные. Ее интересовали прежде всего сведения, необходимые для построения «зодиакальной» картины неба и фиксации строго определенного круга небесных объектов: годичные и суточные циклы перемещения созвездий, траектории движения планет, точки и время кульминаций, заходов, восходов и пр.

Во-вторых, теоретическая система астрологии включает в себя серию интерпретативных гипотез, приписывающих объективным небесным событиям, телам и их констелляциям земной смысл. Пространственное положение, взаиморасположение и динамика небесных тел истолковываются в терминах земных ситуаций и людских взаимоотношений. Планета Марс, скажем, предстает в этих гипотезах как носитель активного милитаристского, мужского начала, агрессивность которого, впрочем, может несколько умеряться (теории экзальтаций и депрессий) женственностью Венеры, если та расположена под строго определенным углом к Марсу (теория аспектов) и если Марс окажется в созвездии «охлаждающей» Рыбы, но если Марс оказывается в созвездии насильника-Льва или у себя «дома» (теория жилищ) в созвездии Овна, да еще в марте, его влияние становится особенно активным и он особенно интенсивно будет покровительствовать поварам, воинам, палачам и врачам — всем тем, кто так или иначе проливает кровь. Марс — планета мужская, Луна и Венера— женские, а Меркурий (Гермес) — гермафродит, но ведет себя среди мужских планет как мужчина, а среди женских — как женщина (хотя сегодня более убедительной кажется прямо обратная логика поведения). И так далее. Благодаря интерпретативным гипотезам эволюции небесных тел предстают как аналоги судеб отдельных людей, исторических событий и вообще земных дел различной степени общности, что и позволяет соотносить эти эволюции с реальным течением земных событий.

Надо сказать, что для гадания по звездам в общем достаточно двух приведенных компонентов. Но коль скоро мы имеем дело с духовным образованием, претендующим на статус научного знания, в нем обязательно должна присутствовать третья концептуальная составляющая — принцип, фиксирующий опытные ориентиры, внутреннюю логику и эмпирические границы смыслового истолкования небесных тел и их констелляций, т. е. принцип, эмпирически ограничивающий произвольность интерпретативных гипотез и тем самым придающий интерпретации статус научности. С содержательной точки зрения этот принцип должен фиксировать в себе стержневую идею астрологии о природе той связи, которая существует между земными и небесными событиями. Он должен указывать на конкретное, эмпирически доступное основание, в силу которого астрология приписывает те или иные земные параметры небесным телам, и тем самым он должен придавать недостающую основательность астрологическим интерпретациям. С формально-методологической точки зрения этот принцип определяет правила эмпирической астрологической интерпретации, т. е. специфику этой процедуры, как она реализуется в астрологии.

Чтобы пояснить суть этого последнего компонента астрологии, сделаем небольшое формально-методологическое отступление. Вообще, интерпретация есть логикосемантическая процедура, приписывающая значения элементам формальной, синтактической структуры. С ее помощью совокупность строго упорядоченных, но ничего не значащих предложений превращается в знание. Интерпретация задается посредством правил обозначения и правил истинности, которые представляют собой мета-языковые предложения, фиксирующие отношение между языковыми выражениями и внеязыковой реальностью. Но для того чтобы эта процедура обеспечивала возникновение научно-теоретического знания, она нуждается в определенном уточнении — в данном случае она должна обеспечивать соотнесение формальной языковой системы с особой областью внеязыковой реальности, а именно с такой реальностью, которая доступна нам в опыте, т. е. непосредственно наблюдаема.