Утро было обычным. Серым, дождливым и холодным. Раннее утро всегда такое. Сонное, липкое, словно грязь.

Том привычно складывает немногочисленные вещи в чемодан и захлопывает крышку. Критически оглядывает встрепанную одежду, сдергивает липкие от чужой и своей спермы штаны, со стыдом чувствуя, как холодная влага, еще не до конца подсохшая, ленивыми каплями стекает по внутренней стороне бедер.

Крис не надел презерватив, а Тому даже в голову не пришло об этом напомнить. Ему было сначала слишком хорошо, а потом слишком больно.

Но то, как Крис целовал его спину... Как шептал на ухо бессвязные непристойности... Боже!

– Идиот, – громко сообщает Хиддлстон пустоте и плетется в душевую. Горячая вода смоет следы этой безумной, не укладывающейся в голове ночи. И он просто забудет об этом. О Крисе, о его голосе, о теплых руках...

Том проводит ладонями по тут же покрывшейся мурашками коже на груди, на животе... касается бедер, на которых теперь наливаются мелкие синяки. Да уж... силы Крису не занимать. Том дергает уголком губы, пытаясь посмеяться над этой псевдошуткой. Но шути, не шути, в тот момент, когда жесткие пальцы буквально вцепились в кожу – боли не было. Только желание, чтобы Крис не отпускал его. Чтобы прижал так близко, как только возможно...

К черту! К черту все это.

Том резко выключает воду, и почти зло растирает себя полотенцем. Ему стоит просто вернуться к своей обычной жизни. По крайней мере, на оставшийся год.

Пусть все будет так, как он запланировал. Тихое, спокойное существование, небольшие местные концерты... Денег хватит с лихвой. А потом...

Том прикусывает губу, морщась от воспоминаний о боли, заставляющей едва ли не биться головой о стену, лишь бы потерять сознание. Его из-за этого, помнится, привязывали к кровати. Обезболивающее практически не помогало, сказывалась специфика заболевания, и он буквально выл, пытаясь вывернуться из прочно фиксирующих ремней.

И не было никого, кто остался бы рядом. Просто положил бы руку на пылающий лоб и молча постоял у постели. Даже не сказал бы ничего... Просто побыл рядом.

А скоро... Скоро все это начнется вновь. Если он, конечно, не согласится на это кошмарное предложение служить рупором воли этих неосатанистов. Абсурд... ставший его кошмарной реальностью.

Том тихо истерично хихикает, издеваясь над самим собой.

Вот уж поистине глупо думать обо всем этом.

Отчего-то плохо слушающиеся пальцы автоматически застегивают пуговицы на рубашке, поправляют воротник... Неужели они снова хотят поиздеваться над ним, напоминая те кошмарные ощущения потери контроля над собственным телом? Зачем? Неужели думают, что он забыл?

Как такое можно забыть?!

Забыть, как бился в припадках, как выл от беспомощности и боли...

Том грустно улыбается своему измученному отражению в зеркале при входе и открывает дверь, чтобы захлопнуть ее за собой в последний раз.

Пара слов девушке с ресепшна, такси и аэропорт. Обычный набор. Настолько опостылевший, что сводит зубы. Но с другой стороны... Ему грех жаловаться. Нет боли, нет бедности... Чего еще желать? Еще целый год он может наслаждаться тем, что может жить так, как хотел. Или... А как он хотел? Вот так вот? Один, в пустом доме, со шлюхой раз в полгода? Так? А едва он, наконец, почувствовал, испытал то, о чем мечтал всю жизнь... все оказывается ненастоящим. Подделкой. Теперь Том полностью был уверен, что Крис лишь пошел на поводу эмоций. Потому что то, что произошло – это бред. Так не бывает. Чтобы взрослые люди, мужчины... особенно мужчины! Черт! О чем он только думал?!

Том вытягивает ноги, откидываясь в мягком кресле салона бизнес класса. С тех пор, как появились деньги Хиддлстон только так и летал. Он ненавидел шум общего салона, ненавидел все эти лица, попутчиков-соседей, норовящих пристать с расспросами, что-нибудь опрокинуть, пролить на его колени... А при природной неудачливости Тома происходило это часто.

«Пожалуйста, пристегните ремни...», – равнодушный доброжелательный голос.

«Конечно, без проблем», – мысленно кивает Том, щелкая замком.

Семь часов полета – и он дома. Один, в тишине... Просто лечь в постель, и закрыть глаза. Забыть о Крисе, о болезни, о договоре, заключенном с ним без его ведома... Забыть обо всем. Хотя бы на те пять часов, на которые его заберет сон.

***

Теперь ему снятся сны. Крис никогда не думал, что ему может сниться такое. Настолько извращенное, но в то же время сладкое... То, от чего просыпаешься среди ночи, зажимая пульсирующий, буквально ноющий член. И в голове только один образ: обманчиво хрупкое гибкое тело, изуродованная шрамами спина под ладонями... То, как доверчиво Том прижимался, словно ища тепла... Его тонкие пальцы, вцепившиеся в обивку, и хриплое дыхание, прерывающееся от каждого толчка.

Том... Черноволосый музыкант из Англии. С прозрачными, какими-то нечеловечески красивыми глазами. Такие бывают у умирающих. У смертельно больных и святых, как на тех иконах, которые показывала мать.

И его улыбка. Детская, открытая... на сцене. И приподнятый уголок рта, едва исчезают чужие взгляды. Скрытая боль в каждом движении. Одиночество, пустота... Все те чувства, что привносил с собой Том, словно остались здесь.

Крис поднимается с постели и плетется на кухню выпить стакан воды. Руки трясутся, словно он вчера пил. Хотя почему «словно»? Он пил. И вчера, и позавчера... И всю эту неделю. Приходил с работы и пил. Заливал в себя алкоголь, пытаясь заглушить воспоминания. Но память подобралась с другой стороны. И теперь заснуть означало увидеть все это снова. Мало того... Ощутить каждой клеткой накачанного виски организма. И в который раз позорно, как в пятнадцать лет, спустить в штаны, шепча ставшее проклятием имя.

Ты влюбился, Крис Хемсворт?

Крис прислоняется спиной к холодильнику и глухо смеется, чувствуя, как мокрая от пота кожа липнет к металлу.

Какое-то липкое безумие. Поистине...

Это больно, черт возьми. Знал ли Том, позволяя целовать себя, чем все это закончится для Криса, главного редактора мужского журнала, а к тому же, законченного гомофоба? Хемсворт помнил его глаза... Тогда, когда Том уходил. Там не было ненависти, обиды... всего того, что бывает в случаях подобных этому. Нет. Том просто понимал. Уходил, понимая.

Осознание обрушивается неподъемным грузом. Не оформившееся чувство, вертевшееся на периферии сознания, стало вдруг осязаемым. До боли.

Этот воспитанный, до тошноты вежливый англичанин оказался сильнее Криса. Сделал то, на что у него самого не хватило бы сил.

Остались только цветы. Завядшие белые лилии. До смешного символично. И больно...