Но Ниязмухамед все-таки решил гнуть свое до конца:

— Ай, хан-ага, туркмены трусливый народ! Кто ж на ваших нукеров руку поднимет! Им только топор показать, они сами последнее вынесут! Не то что сарыки, эти разбойники!..

— Посмотрим, посмотрим, бай, спешить нам некуда.

В это время полог откинулся, из-за него показался

высокий старик в потертом халате и запыленных ичигах. Мядемин вопросительно посмотрел на бая, как бы спрашивая: «Что это значит?»

Вошедший человек поздоровался:

— Саламалейкум.

Ни бай, ни хан ему не ответили. Но старика это, кажется, не смутило. Он поклонился Мядемину.

— Хан-ага, я хочу спросить, как дочь моя поживает?

Ниязмухамед опередил хана:

— Не беспокойся, Ягмур-ага, дочери твоей очень хорошо. Она живет прекрасно.

— Кто это? — спросил Мядемин.

— Это отец одной вашей девушки.

— Как зовут?

— Ее? Акджемал.

Хан ласково улыбнулся старику:

— Дочь твоя заболела холерой и умерла. Но можешь радоваться, я велел похоронить ее на самом большом кладбище.

Слова хана так подействовали на старика, что он схватился за сердце и стал оседать на землю, но уже подоспевшие слуги бая схватили его под мышки и быстро выволокли прочь.

Караван Непес-муллы добрался до Геок-Тепе, пробыл там три дня, а на четвертый повернул обратно.

Крепость Геок-Тепе стояла у подножья высокой черной горы, такой, какую Курбан не видел никогда в жизни. Крепость и сама была выше и больше Серахской, но все равно рядом с горой она казалась крошечной, чуть ли не игрушечной.

Ораз-яглы не ошибся, ахальские яшули оказались в самом деле верными союзниками. За два дня они обшарили весь Ахал и передали Непес-мулле восемьдесят черных ружей, около ста восьмидесяти кривых шашек и нагрузили четыре верблюда боеприпасами.

Напоследок они велели Непес-мулле передать Каушу-ту, что в случае войны он может смело рассчитывать на их поддержку.

Обратный путь Непес-мулла собирался проделать за пять дней. Груженый караван шел медленнее, но все знали, как ждут оружия в Серахсе, и потому решили не делать никаких лишних остановок, идти днем и ночью. Курбан же торопился в Серахс больше всех. Мысли его были заняты Каркарой, и долгие пять дней казались ему пятью неделями, ему хотелось лететь назад во весь опор, но караван есть караван, он не мог двигаться быстрее, чем всегда. Когда караван проходил мимо аула Кеши, Непес-мулла подозвал к себе Курбана.

— Сынок, каждый шаг пути — тоже путь. Я решил, что мы не будем останавливаться в Кеши, верблюды еще идут, а доберемся вон до той низины и там уже сделаем привал. Бери чайники, воду и иди вперед.

Курбан тут же принялся исполнять приказание Непес-муллы. Он подскакал к Вали, повару каравана, человеку слегка придурковатому, но умевшему зато отлично готовить еду, перегрузил с верблюда все необходимое для обеда на свою и его лошадь, и вдвоем они поскакали вперед.

Когда Курбан с Вали были уже на пути к урочищу, Курбан вдруг заметил впереди большую группу всадников, спускавшихся туда же, но с противоположной стороны. Нетрудно было догадаться, кто они такие. Курбан натянул поводья и свернул за куст, знаком приказал Вали сделать то же. Курбан быстро сообразил, что надо делать. Он повернулся к товарищу.

— Скачи быстро назад, только вон той дорогой, чтобы тебя не видно было. Скажи мулле, пусть они поворачивают в горы. Понял? Скажи, нукеры Мядемина идут навстречу. А я обману их, постараюсь повернуть в другую сторону… Понял? В горы, скажи!

Вали закивал головой, тут же развернул коня и поскакал обратно. А Курбан побросал под куст все лишнее, что у него было с собой, и не спеша тронулся вперед. В голове у него еще не было определенного плана, но ом чувствовал, что должен сделать что-то обязательно, в руках его была теперь судьба всего каравана.

Скоро Курбана заметили, и один из нукеров, видимо старший, замахал рукой, приказывая подъехать. Курбан и сам направлялся в их сторону.

Всадников было человек семьдесят, все сытые и хорошо вооруженные. Начальник, плотный человек с висячими усами, подозвал Курбана к себе.

— Куда едешь, юноша, и откуда?

— Из Кеши в Душак, отец.

— Караван не попадался тебе с грузом случайно?

— Попадался.

Один из нукеров повернулся к усатому:

— Ну что я говорил? Точно, они здесь где-то рядом должны быть.

Усатый снова спросил Курбана:

— А куда они шли? В какую сторону?

— Я их обогнал как раз возле Кеши. Они-то медленно шли, а моя лошадь хоть с виду и не очень, зато ходит хорошо.

— Я и сам вижу, какая у тебя лошадь. Ты скажи, куда они шли? Что они везли, видел?

— Что везли? Мне показалось, что оружие, потому что из тюков ружья у них торчали. А вот куда шли, не знаю, мне самому интересно было, но я не спросил, побоялся.

— Я не про то тебя спрашиваю! В какую сторону? Это ты видел?

— В сторону вон ту. Я потом оглянулся, они туда поворачивали. — Курбан показал рукой направление.

Усатый больше ничего не стал спрашивать. Он крикнул что-то своим нукерам, и весь отряд поскакал туда, куда показал Курбан.

Узнав о том, что нукеры хивинского хана уже пируют в доме Ниязмухамеда, Арнакурбан-сарык пришел в бешенство. Ему не сиделось дома, он вышел на улицу и поглядел по сторонам. Аул был тих, как будто ничего особенного и не происходило. Арнакурбану казалось, что сама земля должна взбудоражиться от такого бесчестья: ее враги веселятся на ней, как у себя дома. «Эх, собрать бы сейчас человек сорок джигитов, — думал Арнакурбан, — да разогнать их как следует. А самому баю — камень на шею — и в реку!» Но думы эти были неосуществимы, и сам Арнакурбан прекрасно понимал это. Он горестно вздохнул и присел возле своей кибитки, прислонясь спиной к ее камышовой стене.

— Арнакурбан, о-ов! О чем задумался? — услышал он вдруг голос.

Арнакурбан поднял голову и узнал своего односельчанина.

— А, здравствуй, Анаал-ага!.. Вот сижу, о жизни нашей думаю.

— Думай, думай, дорогой… Мядемин уже пришел. А где ж твои друзья с оружием, все еще не приехали?

— Нет, не приехали. Я сам их жду. Должны вот-вот вернуться.

— Ну да, вернутся, когда Мядемин уйдет. Я историю такую слышал. Один бедняк пришел к богатому соседу и просит: «Дай мне денег взаймы, поминки по отцу справить». А тот отвечает: «Сейчас денег нет, приходи дней через десять». Знаешь, что ему бедняк на это сказал?

— Что?

— Он сказал: «Через десять дней поминок уже не будет…» Вот так и твои друзья, вернутся, когда уже нас Мядемин раздавит всех, как козявок!..

— Что ж ты мне это говоришь? Я что, какой-то особый старик, не такой, как другие? Моей голове терпеть то же самое, что и остальным.

— А зачем надо было на чужих рассчитывать? Зачем текинцев просить? Унижаться перед ними?

— Такие уж мы, сарыки. И предки наши любили просить, даже если знали, что им откажут.

Аннала эти слова рассердили.

— У сарыков никогда предки не попрошайничали, Арнакурбан! И если кто-то говорит так, то пусть он ест навоз моего жеребца!

— Тогда и отнеси навоз своего жеребца своему отцу. Потому что именно он нам рассказывал легенду о том, как сарыки стали попрошайками.

— Что это за легенда? — недоверчиво спросил Ан-нал. Его отец был известным мастером рассказывать всякие случаи и истории.

— А легенда такая, что один старый сарык еще давно-давно возвращался домой из Иолтани, проходил мимо бахчи, и вдруг захотелось ему очень дыни. Подошел он к хозяину и попросил. А хозяин был такой жадный, ну как тот богач, про которого ты говорил, и дыню ему не дал. И тогда старый сарык запел такую песенку:

Шел домой из Иолтани,

Одну дыньку попросил.

И не даст — ведь знал же сразу,

А зачем-то попросил…

С тех пор сарыки стали попрошайками.

Аннал-ага не нашелся что ответить, потому что не мог назвать ложью рассказ собственного отца, пробурчал только что-то невнятное, повернулся и пошел дальше своей дорогой.