— Наша! Наша! — С криком схватился за узду гнедой лошади со звездочкой на лбу. От неожиданности лошадь вскинулась, и всадник, Бекмурад-теке, едва не вывалился из седла, но, удержавшись, натянул повод, привстал на стременах, во всю силу стеганул плетью узнавшего свою лошадь мальчишку. И тот, вскрикнув от боли, плашмя упал на пыльную дорогу. Бекмурад-теке даже не оглянулся, но когда до его ушей донесся тоненький голосок: «Ой, умираю!» — ханский прислужник пригладил усы и с улыбкой проговорил:

— Туда тебе и дорога, щенок.

Бекмурад-теке был одним из хваленых сотников Мядемин-хана, прославился своей необузданной жестокостью еще в Караябе. Говорят: «В каждом народе надо охотиться с его собаками». И Мядемин-хан в разбойных набегах на туркмен часто высылал вперед Бекмурада-теке, потому что тот, будучи туркменом, хорошо знал своих соплеменников и действовал по пословице: «Страну покоряет знающий страну». Когда была построена «Крепость ушей», Мядемин хотел послать туда Бекмурада-теке, но сотник отказался от этой чести, потому что был уверен, что сарыки и текинцы не дадут ему долго прожить. Они ненавидели и считали его хуже собаки. Бекмурад ждал часа, чтобы заплатить своим соплеменникам за их ненависть к нему. И этот час настал. Сегодня шел он с многотысячным войском проливать туркменскую кровь.

Тяжело навьюченные верблюды уныло и почти незаметно продвигались вперед. После двадцатидвухдневного перехода было решено сделать основательный привал в Даяхатыне. Прибывший сюда на два дня раньше Мядемин издал приказ, который удивил все войско. Перед выходом из Даяхатына воины должны были разрушить старые дома и прихватить с собой по пяти кирпичей каждый. Хан решил по пути ставить кирпичные вышки или вехи. Люди и верблюды и без того были перегружены, но никто не посмел ослушаться ханского приказа, и из города было взято в дорогу сто тысяч кирпичей.

Мядемин рассчитывал через неделю быть в Мары. День только еще начал накаляться. Начало каравана уже скрылось в пустыне, хвост его уже покинул Даяхатын, настал час и Мядемину собираться в дорогу. Уже в седле он вдруг взмахнул рукой в сторону белой палатки.

— Птица! — вскрикнул он.

Бекмурад-теке вмиг подскочил к Мядемину.

— Хан-ага, — обратился он, заискивая, — вашу птицу отправили вместе с сундуком.

Мядемин, не взглянув на него, сурово повторил:

— Птицу!

Бекмурад понял, что дальше лучше не спорить, вскочил на своего коня и полетел вслед за караваном, уже скрывшимся из виду.

Хан не успел поставить ногу в стремя, как двое слуг тут же подхватили его и забросили в седло. Хан даже не заметил посторонней помощи, точно это сам аллах вознес его, тронул лошадь, и она не спеша понесла его вперед. А слуги, согнувшись пополам, кланялись, пока хан не отъехал на порядочное расстояние.

Через несколько дней Дангатар снова собрался сходить к ишану растолковать свою судьбу. Но как только он отошел от кибитки, уже и забыл, куда он хотел и зачем. Голова у него кружилась, казалось, ее изнутри ест какой-то червь, и когда этот червь там поворачивался, все перед глазами переворачивалось тоже. На что теперь ни смотрел старик, везде ему мерещились кровавые пятна, иногда они начинали расти, сливались в одну красную лужу, посреди которой плавал Ораз… Но иногда, наоборот, Дангатару казалось, что мальчик жив. Старик сватал его, приглашал на свадьбу гостей, радовался до тех пор, пока его не охватывало обычное состояние ужаса и тоски.

Дул холодный ветер. Небо с одной стороны покрывалось темными, рваными тучами. Казалось, вот-вот пойдет дождь или снег. Дангатар шагал, подталкиваемый сзади ударами ветра, и угрюмо глядел под ноги.

Вдруг он увидел перед собой высохший куст курая, иногда его называют «перекати-поле». Неизвестно, какие мысли возникли в голове старика, но он сперва остановился, смотрел некоторое время на этот отделившийся уже от своего корня сухой и легкий шар, а потом пошел прямо на него. Но тут налетел новый порыв ветра, и круглый куст курая дрогнул и, как живой, покатился вперед. Дангатар закричал:

— Стой! Стой!

Но колючка продолжала катиться.

Тогда старик засунул за пояс обе полы своего старенького халата и бросился вдогонку. Перекати-поле цеплялось за кусты янтака, задерживалось, точно подпускало специально, играя с Дангатаром, но едва он подбегал, как тут же срывалось и укатывалось дальше. Наконец на пути курая оказалась небольшая ямка, шар скатился туда и уже не мог выбраться.

«Ага, — пробормотал Дангатар. — Ну что, куда ты теперь побежишь?» Он приостановился и не спеша стал приближаться к шару.

На краю ямы Дангатар стал, поглядел со злорадством на колючку, спрыгнул вниз и принялся, как маленький, топтать ее ногами. Когда на дне ямки осталась одна труха, Дангатар выбрался оттуда и стал засыпать песком останки перекати-поля. Скоро получилась маленькая могилка. Старик прочитал над ней короткую неразборчивую молитву, поднялся и пошел дальше. Он шел и напевал негромко:

Бедный соловей, бедный соловей,

Ты там поплачь, а я тут поплачу.

Погибший в горе бедный соловей,

Ты там поплачь, а я тут поплачу.

Бедный соловей, больше слез не лей,

Пожалей меня, я и так уж плачу.

Утешитель мой, бедный соловей,

Ты там поплачь, а я тут поплачу…

Впереди показался аул. Дангатар не мог сообразить, куда он попал. После, когда подошел поближе, узнал кибитку Пенди-бая, остановился и позвал:

— Пенди-бай! Пенди-бай!

Никто не откликался. Дангатар закричал снова:

— Пенди-бай, ов! Пендиджан, ов!

Наконец ширма откинулась, и из кибитки вылез Мя-лик. Вид у него был раздраженный.

— Кому там надо Пенди-бая? Нет его, уехал в Горгор!

Дангатар быстро пошел к Мялику.

— А ты кто такой, родственник его? Как тебя зовут?

Мялик узнал Дангатара и сильно смутился. Он слышал, что старик тронулся после того, что случилось, да это и ясно было, раз Дангатар не узнал его. Мялик решил подыграть старику, притвориться, что они в самом деле незнакомы, и почтительно ответил:

— Я сын его, яшули. Меня зовут Мялик-бай. Если вам что надо, говорите.

Но старик обрадованно закричал:

— А, Мялик-бай, это ты! Что же я сразу не узнал! Саламалейкум, Мяликджан! Саламалейкум, Мялику-лиджан! Как живешь, Мяликджан?

Мялику было в крайней степени не по себе. И он, не поднимая головы, ответил:

— Саламалейкум, яшули. Хорошо живу, спасибо.

— А дома как, все в порядке?

— И дома в порядке.

— Слава богу. И туйнук вашей кибитки тоже в порядке?

Мялику уже лень было отвечать.

— А кобыла ваша здорова?

Мялик наконец не выдержал и зло закричал на старика:

— Да какого тебе дьявола до нашей кобылы?!

Но Дангатар как будто ничего и не расслышал.

— И жеребеночек ее здоров, его ночью не зарезали?

У Мялика внутри все задрожало.

— Слушай, яшули, если тебе чего надо, говори и убирайся отсюда.

Дангатар странно улыбнулся:

— Говоришь, убирайся?

— Да, убирайся.

— А куда убирайся?

Мялик махнул рукой, повернулся и хотел было идти, но старик ухватил его за рукав:

— Эй, не уходи, подожди немного.

Мялик остановился, какая-то сила приковывала его к старику и заставляла слушать его бред.

— Если ты никому не скажешь, я тебе открою один секрет.

Мялик молчал.

— Только поклянись сначала.

— Ну да, я клянусь.

— А чем клянешься?

— Чем хочешь.

— Тогда поклянись навозом быка.

— Хорошо, считай, что я поклялся.

Дангатар притянул к себе Мялика и зашептал ему на ухо:

— Так вот, вчера мне приснился сон. Ты Оразджана знаешь?

Мялик с трудом ответил:

— Нет, не знаю я никакого Оразджана.

— Не знаешь?.. Ну все равно… Приходит ко мне Оразджан и говорит: «Папа, этой ночью меня зарезал Мяликджан!» Это правда, Мяликкули?