Погруженная в такие мысли, она не заметила, как в кибитку осторожными шагами вошел Курбан. Он остановился над ней и некоторое время молчал, не зная, с чего начать. Наконец из его губ вырвалось одно слово, которое вмещало для него тысячи; он тихо позвал:
— Каркара!
Но от его голоса Каркара только сильнее прижалась к старому чувалу, который лежал у нее под головой. Ей хотелось прорвать его и спрятаться в нем от своего позора. Но поскольку она не могла этого сделать, то лишь пригнулась сильней и закрыла руками голову, чтобы ее не мог видеть Курбан. Каркара еще и еще раз услышала свое имя, но не отзывалась. Курбану хотелось утешить ее, а получалось наоборот, не в силах вынести его голос, Каркара зарыдала.
Ненависть к негодяям охватила Курбана. Дрожа от гнева, парень вышел во двор. Но как он мог, маленький и бедный, отомстить за свою Каркару?..
С наступлением вечера, когда скотину уже пригоняли с пастбищ, Каушут и Непес-мулла добрались до крепости Серахс. Там их дороги должны были разойтись: Каушут направляется в сторону востока, а Непес-мулла на север. Но толпа вооруженных людей возле стен крепости и шум, доносившийся оттуда, заставили их подойти ближе.
У входа в крепость собралось человек пятьдесят, кто на лошадях, кто с ишаками. Было ясно, что какая-то особо важная причина привела их сюда.
Корявенький, сухой старичок, сидевший на ишаке поперек седла, держал на коленях ружье с длинным черным стволом. Он вынул из-за пазухи круглую табакерку, положил щепоточку наса[35] себе под язык, сощурил глаза и поднял лицо вверх.
— Эй, джигиты, мы должны доказать, что не зря носим на голове папахи. Пусть придет хан и скажет нам, хан он или нет! Я готов хоть сейчас отдать свою голову, если она понадобится. Где наш хан? Или мы так и будем сидеть на месте?
Но людей, кажется, не воодушевляли слова старика. Они сидели и стояли, понуро опустив головы, и лишь некоторые что-то невнятно бормотали в ответ.
— Нет дыма без огня, — сказал Каушут Непес-мулле. — Видно, этот коротыш сказал правду. По людям видно, что у них случилось что-то серьезное.
Те, что были ближе к Каушуту и Непес-мулле, стали здороваться с подошедшими.
Юноша лет двадцати резво соскочил со своей кобылы и протянул обе руки сначала Непес-мулле, потом Каушуту. Затем отступил на шаг и заговорил с жаром:
— Мулла-ага, вы человек умный, много повидали… Скажите, может быть так? Вот вы не такой уж большой хан, а все равно не прошли мимо, вам интересно, о чем толкует народ. А настоящий хан и знать нас не хочет, хоть всех перережь, как овец, с места не стронется. Что у него, за молитвами ноги к заду приросли?..
Каушут перебил парня:
— Сынок, ты сперва скажи толком, что у вас случилось, а то мы с Непес-муллой не знаем…
Но в это время с другой стороны показались несколько человек, шедших к толпе. Люди заволновались, загудели. Юноша повернулся и сразу словно забыл о вопросе Каушута. Его внимание тоже приковали приближающиеся фигуры.
Это был Ходжам Шукур со своей свитой. Сам он выступал впереди, в богатых кожаных сапогах с задранными носами, в просторном чекмене, который, по замыслу, должен был придавать грозный вид его щуплой фигуре. К кушаку с черными кистями на концах была подвешена кривая сабля с узким полумесяцем на ножнах. Вот он продел большие пальцы обеих рук за кушак, сощурил глаза и оглядел всех надменным взглядом.
Народ сразу притих. И даже те немногие, кто только что перед его приходом выкрикивали: «Где хан? Пусть только придет, я скажу ему такое, что он с рождения не слышал!» — затаились. Поскольку никто не осмеливался нарушить первым молчание, хану пришлось начать разговор самому:
— Ну, в чем дело? Зачем меня звали?
Все молчали. Только лошади шлепали по своим крупам хвостами, отгоняя налетавших оводов.
Хан принял грозный вид:
— Ну, что вам от меня надо? Говорите! Или так и будете стоять, будто яшмаки на свои ослиные морды натянули?
Не столько грубость тона, сколько унизительность сравнения заставила людей прийти в движение. Было ясно, что, если они стерпят и это, им никогда уже не выбраться из-под ханского башмака. Самым смелым оказался старичок, сидевший в седле как сухая колючка на ветке. Он поднял голову и крикнул:
— Хан-ага, люди хотят говорить с тобой!
— А чего ждете? Говори!
— А если говорить, хан-ага, то дело такое… Что ж мы должны позволять всяким, кто даже навоза верблюжьего не стоит, топтать честь нашу! Может, ты тоже станешь на сторону своего народа, или он тебе совсем чужой?..
— Что же случилось с вашей честью? — перебил его хан, слегка смущенный такими словами.
Юноша, говоривший с Непес-муллой, внезапно выскочил вперед и заговорил низким, но еще некрепким голосом:
— Хан-ага, не надо притворяться. Ты же хан! Неужели ты не знаешь о том, о чем уже знают все? Может, мне тебе рассказать?
Ходжам Шукур насмешливо поглядел на него:
— Расскажи, сынок, расскажи!
— Расскажу, если тебе это интересно. Сегодня после полудня прискакали персы и утащили пять наших женщин. Эти люди хотят отомстить разбойникам. А пришли они сюда за тобой. Если хочешь защитить нашу честь, командуй и привези за каждую отнятую голову по голове!
Ходжам Шукур, не отрывая рук от кушака, повернулся и сделал несколько шагов в сторону. Его взгляд наткнулся на Непес-муллу и Каушута. На их приветствия хан ответил холодным кивком, словно говоря: «И вы тут как тут!»
Толпа молчала в ожидании ответа. Неожиданно хан повернулся назад и заговорил:
— Когда-то мы не ждали ханов в таких делах! Без подсказок делали то, что надо, даром времени не теряли!..
Каушут сказал на ухо Непес-мулле:
— Когда беркут стареет, он делается мышеловом. Когда разбойник стареет, он делается хвастуном!
Из толпы раздался уже полный решимости голос:
— Людям не нужны пустые слова, хан-ага. Люди ждут ответа. Здесь много найдется таких, в ком хватит Сил на дела, которых ты сам не боялся когда-то.
Шукур засунул в рот конец своей редкой бороды и принялся жевать ее. Было видно, что он подбирал теперь другую тактику.
— Если вы спрашиваете у меня совета… — начал задумчиво он. — Иран — большая страна. Там и пушки есть, и много войска… Если Иран поднимется, он разнесет в пух и прах всех туркмен, с детьми и предками. Вы сами знаете, сильные хорошими не бывают. Давайте лучше молить аллаха, чтобы он пощадил нас, вот мой совет, друзья…
— Эй, хан, если даже аллах снизойдет до нас, то гаджары-то все равно не смилостивятся!
Ходжам Шукур пропустил эту реплику мимо ушей и продолжал:
— А потом, стоит ли из-за каких-то ненужных рабынь враждовать с такой большой страной! Не спешите! Придет время, узнаем про них, может, даже выручим. Так что живите спокойно.
Все тот же юноша, который говорил с ханом, снова выступил вперед:
— Хан-ага, ты очень хороший совет даешь! Среди этих пленниц — и моя жена. Я еще недели с ней не прожил…
— Ну и что ты хочешь?
— Пока будете вынюхивать да узнавать, отдайте мне свою дочь, она как раз на выданье, а приведете мою жену, я верну вам вашу дочь…
Ходжам Шукур весь налился кровью и, забыв от такого неслыханного оскорбления про все на свете, выхватил саблю из-за пояса и бросился на юношу. Каушут, который уже понимал, чем может кончиться дело, в одну секунду очутился рядом с ханом и схватил его за руку. Хан попробовал вырваться, но сделать это было непросто. От толпы отделился статный старик с белой как снег бородой и подошел прямо к хану:
— Дай сюда саблю!
Каушут отпустил руку Ходжама Шукура, и тот, потупив глаза, повиновался. Сабля перешла в руки старика. Он подержал ее немного и вернул обратно Шукуру:
— Возьми, хан, положи обратно в ножны. Не посыпай солью раны своего народа.
Ходжам Шукур молча бросил саблю в ножны. Но толпа уже гудела, обращаясь к седобородому старику:
