Видимо, и при блистательном дворе Владимира находились златоустые песнопевцы-«бояны», пользовавшиеся среди всех почетом и уважением, украшавшие многодневные пиршества, воспевавшие богатырские подвиги великих предков киевского князя и славные победы его самого над греками, ляхами, печенегами, ятвягами, волжскими болгарами.

Мерзебургский архиепископ Бруно-Бонифаций в 1006 году совершил миссионерскую поездку в страну печенегов. Его дорога пролегала через Киев. Перед тем как отправиться пропагандировать католичество среди кочевников, он прожил здесь целый месяц, пользуясь расположением и гостеприимством князя Владимира. По всей видимости, персона Владимира Святославича интересовала архиепископа не меньше, чем печенеги, ибо германский император Генрих II дал ему наказ еще раз попытаться склонить Киевскую Русь к союзу со Священной Римской империей, а самого князя — к католичеству. В своем подробном послании Генриху II о пребывании в Киеве Бруно дает интереснейшие сведения о Владимире. Это письмо впервые перевел русский историк-археограф Н. Н. Оглоблин с латинского текста в 1876 году.

После витиеватого излияния верноподданнических чувств к императору и римско-католической церкви миссионер сообщает:

«Вот уже целый год прошел, как мы, после долгого, но бесплодного пребывания в Венгрии, оставили эту страну и направились к Печенегам — самым злым язычникам.

Русский государь (Владимир), известный могуществом и богатством, удерживал меня у себя целый месяц (как будто бы я по своей воле шел на гибель!) и противился моему предприятию, стараясь убедить меня — не ходить к этому дикому народу, среди которого невозможно отыскать ищущих спасения, а найти себе бесполезную смерть — всего легче…»

Как это непохоже на Владимира — поборника идеи распространения христианства среди язычников. Более того, оказывается, он считает миссионерство бесполезным предприятием. В последующих строках раскрываются человеческие качества Владимира:

«Но он не мог отклонить меня от моего намерения, и так как его страшило какое-то видение о мне недостойном, то он сам, с войском своим, два дня провожал меня до последних пределов своего государства, которые у него для безопасности от неприятеля на очень большом пространстве обведены со всех сторон самыми завалами (засеками).

На границе он слез с коня, я шел впереди с спутниками, таким образом мы вышли за ворота (укрепления). Владимир расположился на одном холме, а мы — на другом. Я держал в руке крест Христов, распевая знаменитую песнь: «Любишь ли меня Петр? Паси агнцы моя!» По окончании пения государь прислал к нам одного из старейших сказать: «Я довел тебя до того места, где оканчивается моя земля и начинается неприятельская. Именем бога умоляю тебя, не губи, к моему бесславию, своей молодой жизни! Я убежден, что завтра, раньше трех часов, ты, без цели и пользы, встретишь горькую смерть». Мой ответ был такой: «Пусть господь откроет тебе рай так, как ты открыл нам путь к язычникам».

Вот так участливо, со всей душой отнесся Владимир к представителю крайне враждебного православию направления в христианстве. Он делает все возможное, чтобы как-то обезопасить пребывание Бруно и его спутников в стане печенегов.

Далее архиепископ описывает, как с ним обошлись те, кого он собирался обратить в христову веру:

«Два дня шли мы без всякого препятствия: на третий день — это была суббота — нас рано схватили печенеги. В тот же самый день нас всех, с наклоненными головами и обнаженными шеями, три раза, т. е. утром, в полдень и к вечеру, подводили под топор палача. Но чудесной помощью божиею и св. Петра, нашего покровителя, мы избавились от неизбежной смерти. Было воскресенье, когда нас препроводили в главный стан Печенегов. Нам назначена была особая ставка и мы должны были там жить до тех пор, пока весь народ, оповещенный через нарочитых гонцов, не соберется на совет. В следующее воскресенье, при наступлении вечера, нас ввели в средину этого собрания, погоняя бичами нас и коней наших. Несметная толпа народа, с сверкавшими от злости глазами и пронзительным криком, бросилась на нас, тысячи мечей, простертых над нашими головами, грозили рассечь нас на части. Так нас мучили и непрестанно терзали до темной ночи, пока наконец печенежские старейшины не поняли речей наших и, убедившись по свойственной им прозорливости, что мы для их же пользы прибыли в их страны, не исторгли нас властию своею из рук народа. После этого, соизволением господа бога и святейшего апостола Петра, мы пять месяцев оставались среди Печенежского народа, объехали три части их страны, до четвертой же не могли дойти, но и из ней некоторые важнейшие обитатели прислали к нам своих поверенных…»

Из дальнейших объяснений становится ясно, почему печенеги не прикончили архиепископа и его компанию: в этом решающую роль сыграл не апостол Петр и не господь бог, а киевский князь Владимир.

«Обративши к христианской вере, по указанию божию, около 30 душ, мы, от лица русского князя заключили с печенегами мир, которого, как они меня уверяли, другой никто, кроме нас, заключить не мог бы. «Мир этот — говорили они — есть твое дело. Если он будет прочен, как ты нам обещаешь, мы все охотно сделаемся христианами. Но если повелитель Руси поколеблется в исполнении своих обещаний, в то время нам не до христианства будет: мы тогда только о войне помышлять будем». С таким ответом мы прибыли к русскому князю, и он, снисходя к моей просьбе и имея в виду прославление имени божия, дал Печенегам, в заложники мира, сына своего. Посвятивши во епископы одного из монахов наших, мы отправили его вместе с сыном князя в глубь Печенежской земли. Так, к наибольшей чести и славе господа бога, избавителя нашего, было тогда посеяно христианство между грубым и самым свирепым, какой только есть на земле, языческим народом…»

Итак, используя имя Владимира, немецкий архиепископ пытался обратить целый народ в христианскую веру, но этого все же не случилось. Подтвердилось то, о чем предупреждал его князь: распространять среди кочевников христианство — дело бесполезное, а опасность поплатиться за это жизнью очень велика. Как видно, Владимир Святославич имел трезвый взгляд на вещи, не тешил себя иллюзиями в отношении даже самых благих предприятий и при всей противоречивости своей натуры отличался исключительной рассудочностью.

Не мог не видеть Владимир Святославич и того, что миссия Бруно-Бонифация преследовала цель окатоличивания сопредельных с Русыо земель, и то, что эта миссия направлялась германскими императорами Оттоном III и Генрихом И, римским папой Сильвестром II и польским королем Болеславом I.

После всех неудач с обращением печенегов в христианство Бонифаций с теми же целями направляется своими патронами в 1009 году в земли пруссов и ятвягов, где и находит свой бесславный конец вместе с девятнадцатью своими сподвижниками: всем им пруссы отрубили головы. Римская церковь объявила Бонифация святым великомучеником и тем самым положила начало новому этапу борьбы за овладение прибалтийскими землями.

В летописях подробно освещается главным образом «языческий» период жизни Владимира, что создает впечатление, будто после «крещения Руси» он отстраняется от активной политической или государственной деятельности. Почему так скупы дальнейшие сведения? Может, его увлекли идеи религиозного подвижничества, заставив отгородиться от мира? Ничуть не бывало. Все объясняется несколько иначе.

Князь стал избегать контактов с присылаемыми из Константинополя митрополитами, которые при нем менялись трижды: в 992 году на место Михаила пришел Феофилакт, в 997 году главой русской церкви был назначен Леонт, а в 1108 году — Иоанн. При этом каждый митрополит, вступая во владение пожалованными киевским князем городами и землями, хоть и становился, как феодал, вассалом Владимира, но как лицо религиозное был независим, подчинялся Вселенской константинопольской церкви, преследовавшей на Руси собственные интересы, проводил ее политику. Вряд ли такое положение дел устраивало Владимира, но приходилось терпеть. В его отношениях с церковными иерархами явно наметился разлад.