И все же, если верить летописям, поначалу он увлекся идеями христианства о всепрощении, милосердии и щедрости. Его не могли не заинтересовать евангельские рассказы о жизни и деяниях Христа, призывавшего последователей своей веры пожертвовать последнюю рубашку нуждающемуся или раздать личное имущество ради «вечного спасения». Из каждодневных чтений вслух книгочеями-чернецами Евангелия князь усвоил заповеди Христа: «Блаженны милостивые, яко тии помилованы будут. Продайте имение ваше и отдайте нищим. Не собирайте сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль и ни ржа не истребляют». В Псалтыри царя Давида он мог обнаружить наставления: «Блажен муж, который милует и дает». А в книге Премудрости царя Соломона его привлекла мысль: «Дающий нищему, богу взаймы дает».

Ублаженный, Владимир простодушно последовал этим правилам: распорядился открыть двери своих теремов и всех кладовых для доступа к ним нищих и бродяг — пусть каждый берет из княжеской казны, что душе угодно. Не забыл и о тех, кто по болезни или немощи не мог прийти на его двор: приказал снарядить возы с хлебом, мясом, рыбой, всяким овощем, медом, квасом в бочках и отправить их во все концы города с глашатаями. Разъезжая по Киеву, они кричали: «Нет ли где больного и нищего, который сил не имеет, чтобы явиться на княжеский двор?» И пошло везде веселье. Прямо на улицах выставляли длинные столы с яствами и напитками, привлекавшими толпы киевлян и приезжих.

Милосердие и великодушие Владимира было беспредельным, оно многократно проявлялось и впоследствии. Сам же он получал истинное удовольствие, видя веселящийся и ликующий народ. Следуя христианским заповедям, князь совершает беспрецедентный акт: во имя Христа милующего и прощающего отменяет казни и телесные наказания, переплюнув в этом деле индийского царя Ашоку, прослывшего великим гуманистом. Отменяя казни за разбой и другие преступления, Владимир теперь всецело стал полагаться на «суд божий». Как следствие этого, в Киеве и на больших дорогах учинился такой разбой, какого доселе никогда не было. Резко возросло число грабежей и убийств.

Не в силах терпеть дольше насилие, возроптало боярство и купечество, да и остальное население Киева. Представительная делегация из купцов, бояр и нарочитых мужей! вместе с духовенством приступила к князю с вопросом: «Умножились разбойники, пошто не казнишь их?»

— Боюсь греха! — отвечал он.

— Но ты же поставлен от бога казнить злых, а добрых миловать!

И князь пошел на попятную, разрешив казнить головников — убийц, грабителей и воров. Разбой тут же пошел на убыль. Зато пришлось подумать о другом: как определять меру наказания за разные преступления? И появилась пеня, или вира, размер которой зависел от тяжести антизаконного деяния. Это явилось первым шагом на пути, который в будущем приведет к составлению судебника, получившего название «Правда Ярослава».

Однако несмотря на эти нововведения, гульбища и пиры в Киеве и княжеском дворе продолжались. Владимир переживал «золотую пору» своего княжения и упивался достигнутыми победами и властью. В многодневных застольях участвовала вся княжеская дружина, или гридьба, сотские, десятские, выборные от волостей, слобод, улиц и концов, попы и монахи, отроки и отроковицы. Перед княжеским теремом накрывали длинные столы, уставленные горами мяса, всякой снеди, бочонками крепкого меда, сусла, браги и кваса, птицей и сладостями ароматными. С удовольствием пировало и духовенство, видевшее в разгульях «общие христианские первоапостольские трапезы» своей братии: «в пирах своя своих познаша, а что касаемо пития, то сие и монаси приемлют и невозбранно еси».

Особо жаловал и веселил князь свою дружину, ничего для нее не жалея. И это являлось не просто его прихотью. Ведь власть Владимира держалась на его воинах. Поэтому необходимо было прислушиваться к голосу дружинников. Так, на одном из пиров до него дошли жалобы, что гридням приходится есть деревянными ложками. Тогда князь приказал отлить для всей дружины серебряные ложки, говоря: «Серебром и золотом не соберу дружину, а дружиной сыщу и золото, и серебро, как и дед мой, и отец мой».

Сам по себе приведенный факт представляется весьма примечательным. В то время, по свидетельствам источников, да и по археологическим данным, во всех европейских странах и при дворах королей еще не едали ложками, а брали пищу руками, которые после еды вытирали об одежду или скатерти. Так же ели народы Востока. Не являлась ли деревянная ложка славянским изобретением, как палочки для еды — китайским?

По данным летописей, печенеги впервые появились в южнорусских степях в 915 году. «Придоша печенези первое на Русскую землю и, сотвориша мир с Игорем, идоша к Дунаю».

По свидетельству Константина Багрянородного, еще намного ранее этот кочевой народ, обитавший между Волгой и Уралом, пробился через землю хазар и устремился против мадьяр, живших тогда у Волги. Следом за снявшимися с места мадьярами печенеги прошли на Дунай, оттеснив их в среднее его течение. Печенежская орда состояла из восьми колен, представители одной половины которых кочевали между Дунаем и Днепром, а другой — между Днепром и Доном.

Со времени княжения Игоря Киев и печенеги, стоявшие на великом пути в Русское (Черное) море, вели войны, заключали договоры и союзы. В XI веке другой кочевой народ — половцы подчинили себе печенегов, и те, постепенно переходя к оседлости, стали тяготеть к Киеву, наниматься к нему на службу. Основные их поселения находились по берегам Роси. Во второй половине XI века они превращаются в вассалов Руси, обязываясь охранять южные ее границы и участвовать в походах киевских князей. Оседлых печенегов называли на Руси не только торками, но и берендеями или черными клобуками, то есть черными шапками, черными колпаками. После золотоордынского нашествия часть их смешалась с русским населением, часть откочевала в среднеазиатские степи и далее в бассейн Сырдарьи, где и осела окончательно, перемешавшись с другими тюркскими народами и получив новое имя — каракалпаки.

Весь десятый век, ставший веком расцвета Киевской Руси, обозначен не только созидательными деяниями, но и непрерывными войнами как с Византией, так и кочевыми ордами печенегов, которые использовались империей против Киевской Руси, стремившейся выйти на Черноморское побережье и Дунай. Русским дружинам, сопровождавшим караваны торговых судов по Днепру, приходилось постоянно преодолевать печенежские заставы и с боем пробиваться сквозь них. Впрочем, печенеги опасались вступать в соприкосновение с крупными воинскими силами русских, так как хорошо знали силу и мощь их оружия, стойкость и отвагу воинов в ближнем бою. Но как только становилось известно об ослаблении защиты русских рубежей, кочевники спешили немедленно воспользоваться этим, чтобы разграбить города, угнать в полон их жителей для распродажи на причерноморских торгах.

Некоторые эпизоды военных стычек с ними нашли отражение в «Повести временных лет», а отдельные случаи стали хрестоматийными, запечатлены в картинах русских художников. Один из таких случаев оброс легендой и известен как поединок русского силача Яна Усмаря (Усмошвеца) с печенежским богатырем.

Это произошло весною 992 года. Печенеги двинулись на Киев от берегов реки Суды, а Владимир, узнав об угрозе нападения, выступил с дружинами им навстречу и встал на реке Трубеж. Так русские и печенежские рати выстроились друг против друга, выжидая удобный Момент для нападения. Конечно, печенегов такое положение не устраивало, ибо они рассчитывали внезапно осадить Киев, а тут им противостоял столь мощный заслон. Обычно в подобных ситуациях устраивалось единоборство наиболее ловких и сильных бойцов — представителей враждебных сторон, а иногда и самих предводителей воинских отрядов.

Так было и на сей раз. С предложением о поединке выступил печенежский князь: «Выпусти своего мужа, а я своего, и пусть борются. Если твой муж победит, то не будем воевать три года, если же мой победит, то будем воевать три года». Как же понимать выдвинутые условия? Думается, за этим крылся понятный обеим сторонам смысл: кто бы ни взял верх, в бой вступать не будем, а разойдемся либо на три года, либо на неопределенное время.