Век церкви оказался недолгим, а судьба — трагической. В ее подземелье в каменных саркофагах захоронили останки Владимира и его супруги Анны. Ярослав Мудрый с приходом к власти наложил опалу на любимую церковь отца и возвел для себя новый храм — Софийский. А детище Владимира оставалось его усыпальницей вплоть до золотоордынского нашествия. Осенью 1240 года орды Батыя овладели Киевом, разграбили и сожгли город. Десятинная церковь рухнула под тяжестью спасавшихся на ее крыше людей. Лишь в 1635 году по велению митрополита Петра Могилы руины этого храма расчистили и на их левом крыле возвели из остатков уцелевших стен небольшую церковь с прежним названием. Никаких сообщений о том, что в ходе строительства производились раскопки подземелий Десятинной церкви, мы не имеем. Только в 1824 году с благословения митрополита Евгения[9] раскопки Десятинной церкви провел археолог К. А. Лохвицкий — страстный исследователь русской старины, основатель Исторического музея при Киевском университете. Материалы раскопок по указу Святейшего синода передали в архивы Киево-Печерской лавры, общие данные о них обнародовали.

В ходе археологических изысканий обнаружили и вскрыли два саркофага. В одном находился женский скелет, в другом — мужской. Обращает на себя внимание тот факт, что женский костяк полностью сохранился. По версии церковных писателей, это были останки княгини Ольги. Приводился стереотипный рассказ о том, как «прах княгини распался на глазах свидетелей». На самом же деле откопали женский скелет, принадлежавший, вне всякого сомнения, княгине Анне, умершей прежде князя Владимира в 1011 году. Ольгу же, по преданию, похоронили вне пределов «киевского града», вероятнее всего, поблизости от ее постоянной резиденции в Вышгороде, в 18 километрах от Киева, на берегу Днепра.

При вскрытии второго саркофага, в котором, как установили, покоился прах Владимира, глазам археологов предстала несколько необычная картина: у скелета недоставало черепа и кистей обеих рук. Однако создавалось впечатление, что в гробницу ранее никто не проникал, так как сохранились остатки одежды и утвари, слиток серебра очень высокой пробы, деньги и, наконец, колокол времен князя Владимира. Если бы эти предметы обнаружили в процессе проводившихся Петром Могилой работ, то вряд ли их вновь погребли бы под толстым слоем каменных руин, скорее, они стали бы церковными реликвиями.

Духовенству пришлось срочно заниматься сочинением версии о якобы имевшем место перенесении недостающих частей скелета Владимира в различные церковные обители России в качестве святых мощей. Так, глава князя будто бы находилась в пещерах Киево-Печерской лавры, кисти рук — в Киевской Софии, а челюсть — в Успенском соборе Московского Кремля. О том, куда же в действительности подевались названные фрагменты костяка Владимира Святославича, приходится только догадываться и предположить, что их там не было с самого дня похорон…

Бурное развитие торговли резко увеличило спрос на деньги. И Владимир Святославич учреждает собственную чеканку монет. Под надзором тиунов (надсмотрщиков) около ста кузнецов день и ночь варили серебро, отливали в опоках длинные стержни, резали их на кружки. На одной стороне выбивалась княжеская печать — Владимир с венцом на голове, с крестом в правой и скипетром в левой руке; на обратной — княжеский знак: три перекрещенных копья и надпись: «Володимир на столе, а се его серебро». Такой вид имела гривна Владимира.

Такой же печатью помечалось его серебро и золото, она же изображалась на стенах его палат и храмов как символ власти и могущества князя. Восковая печать прикладывалась на золотом шнуре к грамотам, рассылаемым во все концы света, к хартиям и уставам, к жалованным грамотам па владения землями и имуществом. Обзаводились личными золотыми, серебряными или из твердого камня виниса печатями бояре и воеводы. С той же поры пошли боярские и княжеские гербы.

Денежное обращение прочно вошло в жизнь государства. Помимо дани в натуре — житом, мехами, воском, рыбой каждая земля теперь обязывалась выплачивать ежегодно определенную сумму в гривнах: Новгород — две тысячи гривен, Червен и Волынь — по полторы, Тмутаракань, тиверцы и уличи — по тысяче и т. д. Денежными податями облагались каждая домина, место на торгах, переправы и переезды через мосты. Вводилась также плата и за церковные требы — крещение, венчание, отпевание и пр.

Наряду с русскими гривнами широкое хождение имели монеты греческие, арабские, персидские, которые сегодня нередко обнаруживают в кладах даже на территории самых северных земель бывшей Киевской Руси.

С введением русской монеты заметно оживились городские торги, вырос их денежный оборот, усилились торговые связи между городами. В самом же «киевском граде», на его просторной площади, развернулся самый большой на Руси торг, а на Подоле у привоза — другой. Здесь помимо русских торговали греческие, болгарские, персидские, еврейские и арабские купцы. А по соседству с ними располагались ремесленники, менялы, ростовщики и прочие расхожие люди.

Рост денежного обмена повлек за собой не только увеличение товарооборота и емкости внутреннего рынка, но и распространение различных видов денежного накопительства, включая ростовщичество. Одновременно начало бурно развиваться и ювелирное ремесло, а изделия киевских ювелиров стали пользоваться огромным спросом во всех русских и заморских городах. Большое число ювелирных лавок находилось как на Бабином Торжке, так и на торговище на Подоле.

Как и раньше, здесь также продолжали вести торговлю челядинами (работорговлю), которая захватывала и все греческие города с их черноморскими колониями. Таким образом, княжеская и боярская челядь представляла собой в зародыше элемент будущей феодальной собственности и крепостного хозяйства.

Итак, Киев становится самым многолюдным, богатым и красивым городом Руси, центром ее экономической, политической и культурной жизни, а его князь удостаивается звания «кагана земли Русской». А что же нам известно о внешнем облике того, кто восседал на киевском престоле?

К сожалению, летописцы не оставили описаний внешности князя. И если благодаря Льву Дьякону мы имеем реалистический портрет Святослава, то образ Владимира предстает как былинный, иконописный, лубочный. Наиболее ярким и удачным мы считаем портрет, созданный фантазией писателя Семена Скляренко в романе «Владимир»: «Князь Владимир принимал послов и гостей на Горе с достоинством. Он сидел в той же Золотой палате в старом, источенном шашелью кресле своих отцов, позади стояли выцветшие знамена древних князей и его новое, из белого оксамита, шитое золотом, знамя…

Князь Владимир обладал тем, о чем его предки и не помышляли: голову его венчала сверкающая золотом и драгоценными камнями корона. Одет он был в серебряный с крестами скарамангий, плечи его прикрывала багряная хламида, на ногах — червьи из красного сафьяна…»

К этому можно лишь добавить, что фигура Владимира была, по всей видимости, довольно внушительной, а сам он обладал большой физической силой и выносливостью. Ведь князь слыл неутомимым воином и охотником, прекрасным наездником и гребцом, так же, как и его отец Святослав, во время походов спал на земле, положив под голову седло.

Несмотря на принятие христианства, киевский князь все еще оставался во власти старых родо-племенных обычаев, общинно-демократических порядков, которые повсеместно господствовали на Руси. Основная масса населения обитала в деревнях, состояла из свободных общинников-смердов, живших по законам родовой демократии, и князья обычно не вмешивались в их дела. В городах классовое расслоение происходило более активно, хотя и здесь еще полностью сохранялись черты городской демократии и вечевое самоуправление. Но оно теперь становилось серьезной помехой на пути новых перемен. Церковь, как блюститель феодальных порядков, не могла мириться с подобным положением и с самого начала повела наступление на вольности и свободы, способствуя сосредоточению в руках князя всей государственной власти по принципу «несть власти — аще от бога». И самому «властелину» она стремилась привить новые взгляды, внушая ему мысль о его богоизбранности, непререкаемости его авторитета и нрав как «божьего помазанника». Однако Владимир с трудом усваивал эту «науку», оставаясь в душе язычником.