— Ах ты дрянь, ах ты генеральская тварь…

Она тонко завыла от боли и унижения и побежала по аллее, закрывая лицо руками. Черная вуаль зацепилась за сучок и повисла на кусте, с которого посыпался иней…».

Страстный вымысел уязвленного мужчины.

Коротко о генерале Алексинском. Во время Первой мировой Константин Гаврилович — командующий 64-й артиллерийской бригадой. Участник Белого движения на Юге России. На май 1920 года — в Югославии.

В июне 1961 года Катаев, прославленный прозаик, отвечал в Одессу оскорбленным Алексинским, принося извинения и заверяя в прежней любви, но как бы даже насмешливо:

«Дорогие “сестры А”!

Вы неправы, обвиняя меня в том, что я вывел в своем романе “Зимний ветер” вашу семью. Это недоразумение, основанное на деталях… Ваши имена не столь самобытны, чтобы служить прямым указанием на семью… Вы должны понять, что у писательства есть свои великие законы, которые очень трудно перешагнуть».

Катаев не раз указывал на несбывшуюся несчастную любовь, которую не мог забыть и которая переплавлялась в литературу.

Но об Ирен ли речь?

Или это другая потаенная любовь?

Или это собирательная «горечь прежних любовных неудач»?

В «Юношеском романе» он писал, что в Миньону (Ирен) был влюблен «поверхностно, как бы буднично», а «безнадежно и горько» любил некую Ганзю.

Кто же такая Ганзя?

В жизни ее звали Зоя Корбул[5].

Родная сестра Зоиного мужа подтвердила, что Катаев нарисовал ее точно: глаза «карие, какие часто встречаются у молдаванок», волосы «темно-каштановые с еле заметным золотистым отливом», невысокая — «неизвестно, как было заложено в меня тяготение к девушкам небольшого роста, как говорилось тогда, Дюймовочкам». Но любил он ее не за внешность. Он никак не мог описать ее прекрасную неуловимость. Неосуществленное, связанное с ней, какое-то обещание счастья томило его всю жизнь.

(Не о ней ли упоминавшийся рассказ семнадцатилетнего «Весенний звон»? «— Ах да! — развязно восклицаю я. — Христос воскресе! Я и забыл… Все хорошо, но в любви самое паршивое это то, что надо целоваться». Спустя полстолетия тот же автор напишет: «— Христос воскрес, — сказал я более решительно, чем этого требовали обстоятельства, и неуверенно шагнул к ней… — Воистину, — ответила она и спросила, улыбаясь: — Надо целоваться? — Приходится, — сказал я, с трудом владея своим грубо ломающимся голосом».)

Зоя Ивановна Корбул родилась 6 августа 1898 года в имении своих родителей недалеко от Днестра. По семейному преданию, их род брал начало от римского полководца Кобулона. Катаев придумал фамилию Траян не случайно: Марк Ульпий Траян — блестящий римский полководец. «Судьба привела меня, наконец, к Траянову валу, где я решил умереть, как скиф, отвергнутый римлянкой». Зоя училась в одесской частной гимназии О. С. Белен-де-Баллю. Он тянулся к девушке и молчал. Молчал годами. В 1915-м Зоя поступила на историко-филологический факультет Одесских высших женских курсов. «Хотя она уже была в полном расцвете своей молодости и красоты, курсистка, невеста, а я, хотя и пехотный офицер-прапорщик Керенского, как тогда говорилось, между нами стояла, как в юности, странная, прозрачная стена моей молчаливой робости и ее милого равнодушия». Катаев описал и ее жениха, а потом мужа Сергея Стефанского, дворянина, офицера, спортсмена «с красивым римским носом и сдержанной улыбкой победителя». Зоя обвенчалась с ним в 1919-м. Через месяц был крещен их новорожденный сын, а в начале 1920 года с приходом красных они уплыли в Константинополь («маленькая гордая римлянка-изгнанница»). В Одессе умер их первый и последний ребенок, оставленный на руках у Зоиной матери, и был убит Зоин брат-белогвардеец, которого Катаев запомнил «застенчивым гимназистом».

В 1963 году, уже после смерти Сергея Стефанского, они встретились в Лос-Анджелесе.

«Америка была для меня последней надеждой еще хоть один-единственный раз увидеть женщину, которую любил с детства, а точнее говоря — с ранней юности».

Через несколько лет он снова прилетел в Лос-Анджелес и пришел к ней. А вот запись из 1960-х на обороте визитки, присланной им Зое:

«С Новым годом. Неужели у Вас нет потребностей написать мне?»

Зоя и Валентин умерли в один год — он в апреле, она в августе…

А как быть с «маленькой голодной царицей», поджавшей «сизые от купания губы»?

В повести «Трава забвенья» она, выросшая, превращается в Клавдию Зарембу, жестокую большевичку. Только вот она ли?

Как трудно разгадать этот повторяющийся на фоне Гражданской войны тревожный образ «девушки из совпартшколы», которая в его прозе то с болезненной тоской, то с ледяной решимостью сдает чекистам возлюбленного офицера — почти как Ирен из «Зимнего ветра», выдохнувшая: «Убейте его, он изменник».

Но — неизбывное правило — если у Катаева повторяется некий образ, значит, во-первых, кто-то был, а во-вторых, кто-то зацепил.

По его признанию, втайне он был влюблен в сестру друга Юрия Олеши — Ванду, хотя и видел ее мимолетно.

И продолжал со слов Олеши: «В предсмертном бреду она часто произносила мое имя, даже звала меня к себе» (Ванда умерла в 1919-м от тифа).

А в будущем ждала любовь к сестре другого приятеля — Михаила Булгакова…

…Однажды в 1919 году одесская гимназистка заметила высокого молодого человека, бредущего по бульвару в красной феске и с букетом фиалок в петлице… Их познакомили.

С Анной они поженятся в Москве в 1923-м…

«Может быть, эта любовь — как и всё в мире — не имела не только конца, но не имела начала. Она существовала всегда».

В январе 1914 года Катаев увидел знаменитых футуристов. Маяковский, Бурлюк и Каменский выступали в южных городах (Северянин откололся в начале турне). В Одессе их первый вечер прошел в Русском театре и встретил уничижительную газетную критику — кассирша была разрисованная: золотые губы и нос, ярко-голубой треугольник над переносицей, синий и красный квадраты на щеках; над ней все потешались и ее главным образом запомнили; поэты были с черными вопросительными знаками и синими треугольниками на лицах. Катаев вспоминал, что хотя и понимал нужность языкового обновления, смотрел на футуристов «как на выкрутасы, видел в их вывертах только оригинальничанье, позу», а стихи Маяковского «были мне противопоказаны по всему моему складу».

В 1914-м стихи Катаева опубликовали в Петербурге в журнале «Весь мир», и в том же году журналист, фельетонист и литературный критик Петр Пильский (между прочим, посетивший Толстого в Ясной Поляне и общавшийся с Чеховым) организовал для одесских дачников выступления юных поэтов. Пильский вообще был мастером публичных мероприятий — он открывал вечер Маяковского и кубофутуристов, читал популярные лекции, одна из которых называлась «Измена женщины и месть мужчины». «Пильский был темпераментный и бойкий писатель, умело владевший пером, — вспоминал Корней Чуковский, — но бретер, самохвал, забияка, драчун».