Обладатель орденов за Первую мировую, ценитель Ницше и психоанализа, автор главы в книге о Беломорканале (и в 1954-м считавший свое в ней участие правильным), сложнейший человек и прекрасный писатель, стал изгоем…

Теперь от него шарахались, как от заразного…

А он и сам отталкивал недавних знакомых, например, сделал вид, что не узнает актрису Елену Юнгер, повстречавшуюся на Невском, а когда она побежала за ним, говорил: «Разве вы не знаете, Леночка, что нельзя ко мне подходить? У вас могут быть большие неприятности».

Знакомая Зощенко Сильва Гитович вспоминала, как боялись его «старые друзья», как затрепетал при случайной встрече один «давнишний, многолетний друг», и на контрасте давала другую историю: «В Ленинград приехал Валентин Катаев, позвонил ему и бодро закричал в телефонную трубку: “Миша, друг, я приехал, и у меня есть свободные семь тысяч, которые мы с тобой должны пропить. Как хочешь, сейчас я заеду за тобой”. Это было сказано в то время, когда неизвестно было, чем заплатить за квартиру и где раздобыть денег, чтобы на рынке купить хлеб. Действительно, очень скоро катаевская машина появилась перед домом. В открытой машине, кроме него самого, сидели две веселые раскрашенные красотки в цветастых платьях, с яркими воздушными шариками в руках, трепыхающимися на ветру».

Всеволод Иванов записал в дневнике 19 апреля 1948 года: «Катаев и Зощенко в Ленинграде. Катаев позвонил: “Миша. У меня есть 10 тысяч, давай их пропьем”. Приехал на одной машине, она ему не понравилась — велел найти “Зис-110”. Нашли. За обед заплатил 1200. Уезжая, вошел в купе и поставил три бутылки шампанского. — Объясняя свое поведение в инциденте с Зощенко, Катаев ему сказал: “Миша. Я думал, что ты уже погиб. А я — бывший белый офицер”».

В последней цитате существенно, конечно, откровение Катаева — он раскрыл свою тайну, показывая, что постоянно находится на грани катастрофы… А Зощенко пересказал тайну Иванову, а по сути, всему свету…

Повторим: ни жене, ни детям — про белогвардейство Катаев так ничего не сказал за всю жизнь…

Зощенко вообще был не прочь посудачить о Катаеве. Например, рассказывал тому же Всеволоду Иванову (в присутствии и по свидетельству его сына Вячеслава) о «встречах с участием вина и женщин»: «Описывалось утро с Олешей и Катаевым в доме последнего. Катаевская теща[123] ушла с другими домашними в синагогу. Катаев привел с улицы какую-то девку и уединился с ней в тещиной комнате. По этому поводу Зощенко коротко прокомментировал: “Валька же подлец, вы знаете”. Теща вернулась раньше времени и с шумом стала выгонять девицу из своей комнаты и из дому. Катаев бросил ее в беде и присоединился к гостям».

По воспоминанию сатирика Михаила Левитина, «Михаил Михайлович говорил, что из Москвы приезжал В. П. Катаев и убеждал, что он не виноват, что его вынудили, заставили, что самому ему в голову не пришло бы написать такое… Свой рассказ о его приезде добрейший Михаил Михайлович закончил так: “И я его простил. А что с него возьмешь?”».

Катаевский недруг Каверин писал со слов Зощенко, что через полгода после постановления ЦК или даже раньше «пьяный Катаев, вымаливая прощение, стоял перед ним на коленях… Зощенко простил его и даже (судя по манере, с которой это было рассказано мне) отнесся к этому поступку с живым интересом».

Подло ли выступил Катаев? Подло. Подло, как поступили и остальные: от Маршака до Твардовского… Перечеркнул ли он свое поведение приездом в Ленинград? Для того времени это был смелый поступок…

Гитович продолжает живописать Катаева, прикатившего с двумя девицами:

«— Миша, друг, — возбужденно говорил Катаев, — не думай, я не боюсь. Ты меня не компрометируешь.

— Дурак, — сказал Михаил Михайлович, — это ты меня компрометируешь.

“Вот в этом-то и сказалась вся темная душа Вальки Катаева”, — грустно усмехнувшись, сказал Михаил Михайлович».

Теперь приходилось главным образом заниматься переводами. Но своей жене Вере с наивной верой в неведение вождя Зощенко пересказывал разговор, якобы состоявшийся между Симоновым и Сталиным:

«— Ну а как там у вас Зощенко?

— Что ж, ничего… Как будто работает… Из Союза его исключили…

— Как так исключили? Не надо было этого делать! У нас, в партийных кругах, так не поступают! Надо было помочь человеку, поддержать. Что же, значит, он и карточек не имеет?.. Выдать ему немедленно карточки!»

В мае 1947 года Зощенко вернули продовольственную карточку, в сентябре, по указанию Сталина, напечатали десять его «партизанских рассказов» в «Новом мире».

Но только после смерти вождя в июне 1953-го Зощенко приняли обратно в Союз писателей (активнее всех на президиуме за его «восстановление» ратовала навсегда оставшаяся сталинисткой Мариэтта Шагинян, но она оказалась одиночкой. Стеной встали исключавшие Зощенко и Ахматову Симонов и Твардовский. Симонов заявлял, что «исключили правильно», а принять в союз можно заново как переводчика и автора нескольких новых рассказов, «где есть попытка стать на правильные позиции»; справедливость исключения отстаивал и Твардовский, спросивший: «Я не понимаю, почему так хлопочет Мариэтта Сергеевна? На пенсию писателя это не влияет» — в итоге не восстановили, а приняли по сути как дебютанта). Когда в 1954-м на встрече с английскими студентами Зощенко прямодушно сообщил, что «сатирически изображал не советских людей, а мещан», в прессе началась новая кампания шельмования. На собрании писателей он сказал: «Я унижен, как последний сукин сын… Не надо мне вашего снисхождения», в ответ прозвучал медленный голос Симонова: «Товагищ Зощенко бьет на жалость».

Поздней осенью 1955 года Катаев вместе с семнадцатилетним сыном приехал в Ленинград. К ним в гостиницу «Астория» пришел Зощенко — писатели «тихо беседовали, устроившись на диване». Павел сделал несколько фотографий: «Вот он, худой, смуглый, с глянцевыми глазами, окруженными густыми тенями, внимательно слушает, держа папиросу чуть на отлете. А вот он, закинув голову, смеется, и я слышу его характерные тихие смешки».

Валентин Петрович вспоминал их последнюю встречу: «Все такой же стройный, сухощавый, корректный, истинный петербуржец, почти не тронутый временем, если не считать некоторой потертости костюма и обуви — свидетельства наступившей бедности. Впрочем, знакомый костюм был хорошо вычищен, выглажен, а старые ботинки натерты щеткою до блеска. Он был в несправедливой опале».

В 1956 году у Зощенко вышел однотомник рассказов и повестей, вторую большую книгу выпустили в июне 1958-го. Но доживал он раздавленный, изможденный, с больным сердцем…

22 июля 1958 года он умер.

28 января 1947 года Валентину Катаеву исполнилось пятьдесят.

9 февраля его избрали депутатом Верховного Совета РСФСР от Щербаковского округа Москвы.

В прессе не прекращалось пышное чествование… Казалось, эта пора возрастной спелости совпала с долгожданным полновесным государевым благословением. «Вечер, посвященный пятидесятилетию Валентина Катаева, начался необычно, — сообщала «Литературная газета», — юбиляр отсутствовал — он был на встрече со своими избирателями. Появление его во время начавшихся уже выступлений зал встретил стоя, горячими, долгими аплодисментами». В клубе писателей выступали Фадеев, Вера Инбер, Тихонов, Славин… В поздравлениях повторялось, что юбиляр не по возрасту молод и свеж…

Правда, говорят, Катаев огорчился, когда в связи с юбилеем не получил нового ордена. По крайней мере, сохранилось письмо утешавшего его Вишневского:

«Считаю, что к твоему 50-летию ты орден получить был должен. Поработал. Вчера говорил об этом. Получил согласие руководящих т.т. — и сегодня послал им официальное представление. Вот пока всё, что хотелось мне сказать… За народом служба не пропадет, дорогой мой».

Через несколько дней Вишневский ходатайствовал перед Ждановым о награждении Катаева орденом Трудового Красного Знамени. Но получил он этот орден спустя десять лет — к шестидесятилетию.