Как бы они ни познакомились, но весной 1923 года Маяковский «с толстым окурком папиросы» в углу рта пришел в редакцию «Огонька» незадолго до выхода первого номера журнала и раскатисто читал стихи о болезни Ленина «Мы не верим!». И принялся ходить в «Огонек», где публиковались многие его стихи, включая энергичное:

Маяковский же — один из авторов и основателей журнала «Смехач» при «Гудке».

Очевидно, они стали приятелями не сразу, но уже к середине двадцатых общались постоянно.

Катаев пытался взаимодействовать с ЛЕФом, читал при Маяковском, «у Бриков» рассказ «Фантомы», в котором упоминалось высматривание новичком на московской улице кого-нибудь «великого», например, так и мерещился «Маяковский в полосатой фуражке и шарфе» (и рассказ отвергли). И он же сам сделался работодателем Маяковского — начал печатать его в том самом «Красном перце», где заведовал литературной частью и куда взял секретарем брата. «Притянул к сотрудничеству Маяковского», — небрежно бросил Катаев впоследствии. Действительно, тот сочинил для журнала немало (насущнобытовых и международно-политических) стихотворений и даже прозаических записей, включая незамысловатое, но призывное:

Интересно, что именно в «Красном перце» в одном из рифмованных фельетонов у Маяковского появился персонаж по фамилии Шариков (за год до булгаковского «Собачьего сердца»), который удачно устроился при советской власти, напялив пролетарскую кепку, и широко распространил свое влияние:

Мое предположение о «подсмотренной» фамилии усиливается тем, что, по неоднократным рассказам Катаева, Булгаков при знакомстве с Маяковским на вопрос: «Что вы сейчас пишете?» — посоветовался, какую бы дать фамилию профессору в сатирическом романе[71].

Катаев утверждал, что это он познакомил Маяковского и Булгакова в редакции «Красного перца»: поначалу «левак» смотрел ершисто, «консерватор» настороженно, встретились противники, стоявшие на противоположных эстетических позициях. Не задружили, но разговорились и стали то и дело встречаться, сосредоточенно сражаясь в бильярд (сблизила игромания), «стараясь блеснуть ударом»[72] и всякий раз привлекая зрителей, ждущих скандала, — однако, сыграв, прощались доброжелательно.

«Маяковского втянул в детскую литературу я, — говорит Катаев в дневнике Чуковского. — Я продал свои детские стишки Льву Клячке[73] и получил по рублю за строку. Маяк., узнав об этом, попросил меня свести его с Клячкой. Мы пошли в Петровские линии, — в “Радугу”, и Маяк, стал писать для детей».

А с Клячко Катаева свел писатель Владимир Лидин. Он вспоминал, как шел по Петровке с Катаевым, на котором «было какое-то одесское пальто в клетку и жокейского вида кепочка», и вдруг тот сказал:

— Главное для человека — здоровье, но самый страшный бич, хуже чумы и холеры, когда у человека нет денег. Я совершенно болен.

Лидин предложил ему написать детскую книжечку, тот ответил, что уже написал, и они отправились на Петровские линии к предприимчивому Клячко в «Радугу».

«Несколько критически оглядев Катаева, он спросил:

— У вас действительно есть детская книжечка?

— А как вы думаете, если я зашел к вам? Просто так?

…А месяца два спустя вышла милая книжечка детских стихов под названием “Бабочка”, которую Катаев посвятил моей маленькой дочке…

Выйдя из издательства “Радуга”, я спросил Катаева:

— Поправились, Валентин Петрович?

— Что значит — поправился? Три дня похожу в кафе “Сбитые сливки”, а дальше нужно будет начать есть…»

Кажется, сварливо-жизнелюбивыми фразами и интонациями Катаев весьма напоминал мультипликационного Карлсона…

По словам Катаева, он убедил Маяковского не бранить Багрицкого. В 1924 году Владимир Владимирович, выступая в Одессе, взбесился, услышав его стихи, посвященные Пушкину. «Он произнес несколько очень резких и несправедливых слов о Багрицком, — пишет автор книги «Эдуард Багрицкий» Михаил Загребельный. — И этого было достаточно для мобилизации завистников и недоброжелателей», и уточняет, что одесская пресса «почти перестала его публиковать». Вот как об этом вспоминал Катаев: «Я уже был в Москве, а Багрицкий еще был в Одессе. И Маяковский, совершая какую-то свою поездку по стране, заехал в Одессу, выступал там, и там выступал и Багрицкий. Маяковский его страшно обложил. Он ему сказал, что у вас такие стихи, что чтобы их читать, так это голова должна винтом вертеться, такие длинные строки, в общем, он ужасно его выругал. И для Багрицкого это было ужасно, просто потому, что он так любил Маяковского. Маяковский приехал из этой поездки… Я пошел к Маяковскому и сказал, что же вы сделали, зачем же вы такому чудесному поэту, который кроме того, так вас любит и вас так пропагандирует, сделали такую неприятность страшную. Маяковский сказал: “Что вы говорите? Неужели? Ай-ай-ай, если бы я знал!” И он всюду вычеркнул, этого нигде нет… Маяковский был очень осторожный и нежный человек в душе, но вообще, он за словом в карман не лез и он мог ужасно покритиковать».

Катаев рассказывал, как открыл Маяковскому глаза на Олешу.

В 1928 году, когда бесцеремонный критик Давид Тальников в «Красной нови» разнес его цикл «Стихи об Америке», Маяковский отреагировал стихотворением «Галопщик по писателям»: «Но скидывайте галоши, скача на меня с Олёши». Потом он исправил: «…скача на меня, как лошадь», что Катаев объяснял своим благотворным влиянием: «Он еще не знал, что это Олеша и говорил “Олёша”. И напечатал это. Я встретился с Маяковским и сказал: “Послушайте, вы же не читали Олешу, это же замечательный писатель”. Он ответил: “Что вы говорите? Неужели? Надо будет посмотреть”. Он посмотрел Олешу, и он всюду исправил эту строчку, она уже в собрание сочинений не вошла».

Ближе к финалу жизни Маяковского его общение с «Катаичем» делалось все непринужденнее. Вместе предавались азарту: ездили на бега, до утра резались в «девятку» в компании Асеева, Светлова, Олеши, Кручёных[74].

Маяковский заходил к Катаеву в Мыльников и позднее в Малый Головин.

С сестрой Анны Коваленко Тамарой, подключив других, они любили сражаться в «три листика» — карточную игру на деньги, которую еще называют «свара». По уверению семьи Коваленко, именно Тамаре Маяковский посвятил стихотворение 1924 года «Тамара и Демон»:

В письме матери Тамара сообщала:

«Мой друг Володя (Маяковский) уехал заграницу, выяснились очень забавные подробности, оказывается, этот малютка (в сажень ростом) был в меня влюблен, писал стишки и вопче. Читал их всем, кроме меня, боялся, он думал, что я буду смеяться. А я наоборот, ведь каждому лестно, чтобы про него Маяковский стишки писал. У нас бывает поэт Асеев, приятель Маяковского и наш общий друг. Муся в шутку ему сказала, что я влюблена в Володю, он обалдел, начал говорить, что мы оба идиоты, а потом начал дразнить меня, что я буду карманной женой Маяковского»[75].