Вена, 1945 г. Москва, 1946 г. Встреча друзей Мы снова сошлись воедино, мы снова за старым столом. Не грех, что он малость расшатан — чтó прочно стоит под вином? Не грех, что домой принесли мы задумчивый свет седины — печать горевых испытаний, почетную тяжесть войны. У каждого есть и разлука, и встречи желанные есть; победа моя принесла мне прямую, суровую весть. …Встают предо мной как живые сраженные вражьей бедой: шахтинец Василий Теплинский, сгоревший над финской водой; архангелец Саша Тетерин, упавший у прусских снегов; и ты, богатырь Приднепровья, волжанин Иван Ликунов; и ты, смоленчанин веселый, седого Кутузова брат, отец мой, Андрей Городецкий, старинный окопный солдат… Давайте ж, друзья по оружью, товарищам честь воздадим: давайте четыре минуты в молчанье святом постоим. Давайте четыре бокала наполним и дверь распахнем, поверив, что поздно иль рано войдут они четверо в дом. Пусть в эти минуты вместится железный закон торжества: живых откровенная горечь и мертвых живые слова. Пусть эти четыре минуты стоят в окружении мглы на страже Великого Долга зенитные сосен стволы. Москва, 9 мая 1946 г. Встречное дыхание Ни уходящих в небо крыш, ни соблазнительных афиш, ни коммунальных милых сцен, ни разговоров о сногсшибательности цен таксомоторов, ни привокзальной суеты, ни гвалта рынка — здесь просто воздух, и цветы, и кваса крынка. Здесь мрак, летящий от холмов, — жары спасенье да избяное от громов землетрясенье, да улочкой бегущий скот, да поединок с гусиным клювом у ворот сквозных дождинок, да сумерек ночных вино — его броженье, да воробьиное в окно зари вторженье… Мы знали говор этих строк стихов отменных до первых фронтовых тревог — дорог военных. Глубокий гусеничный след в моей долине: он был вчера — сегодня нет его в помине. За эти радостей и бед четыре года суровей стала на сто лет моя природа. На ней лежит печать войны: в закате клены. Не пушками ль опалены деревьев кроны? Я узнаю, я узнаю, и я объемлю душою всей — ее, мою родную землю. Родную — с клеком журавлей, с зарею свежей озерных — в молниях траншей — левобережий, со взрытым бомбой большаком в полях совхоза, с простреленным насквозь дубком у перевоза, с бессмертьем горестных минут пред ясным списком имен стрелков, лежащих тут, под обелиском, с комбайном шумным на полях державы хлебной, с Уралом, рвущимся сквозь шлях ковыльных гребней… Я узнаю, я узнаю, и я объемлю душой всей — ее, мою родную землю. Ее. Мою. Я вижу в ней — в бессмертной тверди — свет коммунизма, что сильней врагов и смерти! 1946 г.
Шуточное послание друзьям В тыщу девятьсот восьмидесятом выйдут без некролога газеты. Я умру простым, как гвоздь, солдатом, прошагавшим в битвах полпланеты. Я умру — вы на слово поверьте — вашим верным, вашим прочным другом, со спокойной мыслью, что до смерти всем врагам воздал я по заслугам. В том году, как броневик, суровый 3ИС-107 пройдет по Сивцев-Вражку, буду я лежать, на все готовый, с крышкой гробовою нараспашку. И студент последней самой моды скажет, проходя по переулку: — В силу диалектики природы он ушел из жизни на прогулку. Я студенту возражать не буду — мысль сухая, трезвая, благая: некрасиво бить в гробу посуду, истиной наук пренебрегая… Утром в девятьсот восьмидесятый, под синичий писк, под грай вороний, домуправ гражданскою лопатой намекнет на мир потусторонний. Вот и стану — запахом растений, звуком, ветром, что цветы колышет… Полное собранье сочинений за меня сержант Петров напишет. Он придет с весомыми словами, с мозгом гениального мужчины. Если он находится меж вами, пусть потерпит до моей кончины. |
