1940 г. «Стояли мы ночью на станции Дно…» Стояли мы ночью на станции Дно. В теплушке распахнутой было темно. Мы молча ходили вдоль хмурых вагонов и верили в то, что сегодня к утру забудем сухую тоску перегонов — очутимся вдруг на суомском ветру. В морозную ночь — ни покоя, ни сна: — Ужели на севере вправду война? Сестра позади. Батальоны в движенье. Нас встретила ночь орудийной пальбой. Походы. Привалы. Метели. Сраженья. Четвертый — в морозные сумерки — бой. …Мы бились неделю за озеро. Алый фиордовый ветер — в порыве погонь. Во время атаки под самой Карьялой нащупал меня минометный огонь. Он на руку мне наступил неуклюже, и треснула кость — от мороза туга. И, помнится, мир закачался снаружи и рухнул в обнимку со мною в снега… Артемовск, госпиталь, апрель, 1940 г. Память 1 Опять сижу с тобой наедине, опять мне хорошо, как и вчера. Мне кажется, я не был на войне, не шел в атаку, не кричал «ура». Мне кажется, все это было сном, хотя в легенду переходит бой. Я вижу вновь в чужом краю лесном окоп в снегу, где мало жил тобой. 2 Возьми тепло у этого огня, согрейся им и друга позови. Помучь тоской, любимая, меня, мне хочется молчанья и любви. Ты видишь — я пришел к тебе живой, вот только рана — больше ничего… Я шел сквозь ад, рискуя головой, чтоб руки греть у сердца твоего. И если ты способна хоть на миг увлечь меня, как память, в забытье, услышу не молчание твое, а ветра стон и гаубицы крик! Я позабыл шипение огня, гуденье ветра, ниточки свинца. Ты ни о чем не спрашивай меня. Покинем дом и в сад сойдем с крыльца. Ты расскажи мне лучше, как могло случиться так, что вдруг среди зимы тюльпанов нераздельное тепло в твоих конвертах находили мы. Чего ж молчишь? Иль нет такой земли?.. …И я без слез, пожалуй, не смогу припомнить, как под Выборгом цвели кровавые тюльпаны на снегу. Артемовск, госпиталь, апрель, 1940 г.
«Я забыл родительский порог…» Я забыл родительский порог, тишину, что сказкой донимала. Мною много пройдено дорог — счастья мной потеряно немало… Кроха жизни — как тут ни борись… Я прошу ценой любимой песни: детство невеселое, воскресни, отрочество, дважды повторись! Чтобы мог сказать я без тревог: да, во мне иное счастье бродит — много мною пройдено дорог — пусть по ним друзья мои проходят. Бахмут, госпиталь, 1940 г. Заповедь Ты обвинен, мой друг, во лжи. Когда ж наступит час урочный, — ты людям правду расскажи, какой ты сердцем непорочный. Пусть обвиняют — не беда, гляди на всех открытым взором и будь спокоен, как вода в графине перед прокурором! Бахмут, госпиталь, 1940 г. Желание Отбросить двадцать лет назад и стать ребенком вдруг. И ощутить, как заскользят язи в ладонях рук. Или увидеть, как вперед, в затоны, невесом, в боярской шубе проплывет владыка речки — сом. Или с рогаткою брести в поля, за край жердей, и вдруг патрон в траве найти, зеленый от дождей! Или по берегу до звезд бродить, как светлым днем, пока не смолкнет черный дрозд за дальним куренем, пока щуры не полетят к станице вкривь и вкось… Отбросить двадцать лет назад… Попробуй-ка, отбрось! 1940 г. Поединок Гроза неистовствовала. Гремела. И молнии летали в полумгле. Как страшно было в небе! Только смело себя держали птицы на земле. На травы пало серебро дождинок, и — дождь полил. Земля под ним нема. А где-то разгорался поединок стихии с истребителями. Тьма. Каков исход? И словно слышу — где-то размеренного рокота мотор: в тяжелых тучах выстрел пистолета и молний блеск всему наперекор… Недолго длиться яростным забавам, сжимающим вселенную в горсти. Уж солнца луч, как огненный шлагбаум, открыл для взора дальние пути. И радуга стоит вполоборота, обрамлена рубином, горяча; в нее, как в триумфальные ворота, влетают истребители, рыча. Над степью, как над павшим бастионом, они летят — и свет во все глаза; под гром аплодисментов их за Доном встречает побежденная гроза. И мир — как мир. И в мире нет обмана. Опять свежо в природе. И, светла, на рыльце наклоненного тюльпана садится осторожная пчела. |
