1943 г. Сказка о вóроне Ветер осенний в трубу на рассвете трубил. Ворон на дереве крыльями по ветру бил. Где-то за брянской чащобой гремела война. Древняя птица во мраке летела одна. Крылья, как два океана, шумели во мгле. Звезды качались на левом и правом крыле. Перед полуднем планеты увидели все мощного ворона в звездной, тяжелой росе. Черным крестом проплывая в пустых небесах, нес он столетнее дерево — дуб в крючковатых когтях. Как бы планета-земля ни была тяжела, но от дубовых корней оторваться она не могла. Так и летел этот ворон под ветром сквозным с доброй добычею — с дубом и шаром земным. Сколько б летел он с планетой? Столетье иль два? Где бы он сел? На какие бы сел острова? Что бы случилось с могучим крылатым бойцом, если бы сказка не кончилась светлым концом? Мальчик поднялся с кровати. В окошко взглянул. Вышел из хаты и ворона с дуба спугнула. Звезды летели, как в сказке, блестя серебром: шли бомбовозы над черным вороньим пером. 1943 г. Гнездо Высота врезáлась в рощу клином и жила под ветром, на дожде, с маленьким гнездом перепелиным, с желторотым птенчиком в гнезде. Озаряя рощу светом белым, грозы полыхали над гнездом. Мать, прикрыв птенца промокшим телом, отводила молнии крылом. В клочьях облаков, как бог, спокойное поднималось солнце. Лишь тогда перепелка в небо знойное выпорхнула из гнезда… Дуновенье ветерка залетного колыхало с пчелами цветы… Пополудни рота пулеметная заняла рубеж у высоты. В полный рост поднявшись над долиною, русский парень, бравший города, вырыл у гнезда перепелиного ров для пулеметного гнезда. И когда по ковылю седому вражий строй пошел на высоту, птица, возвратившаяся к дому, вдруг затрепетала на лету и запела вдруг… И в то мгновенье пулеметчик прошептал: — Пора… (Я назвал бы ангелом спасенья эту птицу серого пера!) Грянул бой. Она над боем черным заклинала песней хрупкий дом всем своим издревле непокорным, гордым материнским существом… А когда свинец поверг пехоту и опасность обратилась вспять, человек, приросший к пулемету, мертвым был. Но продолжал стрелять. 1943 г.
Дорога на Днепр Я дорогой наступленья шел от Дона до Днепра через дымные селенья, через трупы, разрушенья, города и хутора. Шел вперед и пел победу, шел дорогою снегов по дымящемуся следу отступающих врагов — от поверженных, печальных, от казачьих ковылей до прямых, пирамидальных украинских тополей. Так я шел зимой и летом сквозь метель, и дождь, и зной с верным тульским пистолетом, с потной книжкой записной: шел солдатом и поэтом — Муза рядом шла со мной. На привале, на стоянке славил русских пушкарей — молодых богатырей, поджигавших вражьи танки молниями батарей. Славил матушку-пехоту, золотых ее стрелков, славил прочную работу златоустинских штыков. Спал под небом, жил во взводе, кипятил в пути чаи, сочинял стихи в походе и при всем честном народе вслух читал стихи свои. Так, дорогой возвращенья, все вперед, вперед маня, дымный ветер наступленья двигал к Западу меня, где со взводом, где с полком, где на танке, где пешком, на тачанке неуютной, на полуторке попутной, от заката до утра, с остановкою минутной у случайного двора, у избы с трубой слетевшей, с прелым запахом вещей, с женщиною уцелевшей, с девушкою постаревшей, с девочкой, за стол присевшей с мискою горячих щей, с угощеньем, с теплым взглядом, с дочерью хозяйской рядом, с разговорами о том, что, мол, все мы холостые, не простые, золотые да военные притом… Чай дымит. Хозяйка поит. Ну и вспомнишь вдруг, шутя, как в дороге буря воет и как мглою небо кроет, вихри снежные крутя. И прикинешь в миг последний, что похожие слова говорил в селе соседнем час тому, а может, два… Надо ехать. Дела много. Покидаю дом с теплом. И опять свистит дорога — украинская дорога под машиной, за бортом. Сквозь метель дорога вьется — то низина, то подъем — мимо черного колодца с перебитым журавлем, мимо спиленных дубов, мимо иностранных танков, — обгоревших их останков, — мимо сваленных столбов, вдоль гудения лесного, от села и до села, от контрольно-пропускного до контрольно-пропускного, — от жезла и до жезла. Едешь долго ль? — сам не знаешь. Едешь вдаль по огонькам и дорогу уступаешь танкам и грузовикам. А в движенье неотвязно манит светом от дорог мимолетного соблазна воскрешенный огонек… От поверженных, печальных, танком смятых ковылей до прямых, пирамидальных украинских тополей я прошел через селенья, города и хутора по дороге наступленья с песней радости и мщенья, от Мамона до Днепра. Дон — упорство и тревога. Днепр — неконченный поход. За Днепром — моя дорога, устремленная вперед! |
