Констанца, 1946 г. «Я взвешивался в детстве…» Я взвешивался в детстве на весах, дивясь, как цилиндрические гири скользили на размеченном шарнире. И все. Но я не знал о чудесах, не знал, что мне за мелкую монету они тогда — до точности почти — смогли в своих делениях найти мой вес — мое давленье на планету. 1946 г.
Спасение тишины Археолог-старик по костям, черепам и монетам назовет вам эпоху, расскажет о быте племен. Мало нашей земли — он мечтает пройтись по планетам, составляющим азбуку древних и новых времен. Век ученого старца, как сон лошадиный, недолог. Перед смертью своею он знать не желает того, что далекий потомок, такой же, как он, археолог, не узнает собрата и выбросит череп его. То же будет и с дальним потомком… Монетами, камнем, костями и архивами бредит сосед мой — истории бог. Мне старик благодарен, что я занимаюсь гвоздями и смоленою дратвой для новых солдатских сапог. 1946 г. Тетеревиная охота Он под Изюмом бил «кукушек» пониже глотки, выше ушек, и вот, придя с войны домой, пошел на птичий мир войной. …Весна по рощам, по яругам поет последним ручейком. Казак вдоль пойм, росистым лугом, сквозь ночь идет с дробовиком. «Успеть! На зорьке — час пирушки…» Лесной полночный мир угрюм. Казак услышал: на опушке — тетеревиной свадьбы шум. Лес поделился бугровиной, устроил казаку привал и свадьбою тетеревиной охотника зачаровал. Казак сидел, глядел и думал: вот посижу, мол. Подожду, мол. Потом… А тетерев, квохча, то вскинет клюв, то полукругом вдруг выгнет крылья — и к подругам… Пора влюбленных горяча! Лес на заре запел на диво. Казак в сторонку отошел и молвил: — Очень уж красиво! — и дробовик вложил в чехол. 1946 г. «На закате в дымной хате…» На закате в дымной хате хвастуны судачат день… Даже тополь на закате тень наводит на плетень. Тот, кто в бой ходил на танке, — переходит на басы… Кот-мурлыка на лежанке улыбается в усы… 1946 г. Девичье ожидание Тянет медом от гречи да «страданьем» гармошки. Где вы, первые встречи, где вы, стежки-дорожки! Дорогие девчата, песня зря не поется: все, что было когда-то, может, нынче вернется. Огонек ожиданья задрожит на окошке, и польются «страданья» задушевной гармошки. Ой, подруженьки, если голубочек вернется, наша прежняя песня по-иному споется. Будет то же веселье… Эх вы, стежки-дорожки! Будет свадьбы похмелье да слеза от гармошки. Ой, подружки-девчата, сердце радостно бьется: все, что было когда-то, непременно вернется! 1946 г. Песня за околицей Вешник с низины сдувает ручьи. Скоро ударят в садах соловьи. Мир зацветет и запоет первые песни свои о любви. Ночи весенние схлынут на нет, вновь за околицей вспыхнет рассвет. Ой вы, луга, в дымке стога, в косах невесты ромашковый цвет! Косы заблещут в росе-серебре, росы спадут на вечерней заре. Под вечерок мил паренек тронет баян на колхозном дворе. Песня расскажет, как выла пурга, как удалялся дымок очага, как мы в огне, там, на войне, в Пруссию гнали врага сквозь снега. Спой, расскажи нам, как в грозном бою мы защитили Отчизну свою — труд городов, звезды садов, ласку невесты в родимом краю. 1947 г. Байдарочка Лодочка-байдарочка стрелой летит; в лодочке той парочка гребцов сидит. Звезды, как фонарики, в воде горят: на родной Москва-реке цветной наряд. Лодочка-байдарочка чуть-чуть скользит, в лодочке той парочка гребцов сидит. Легкое движение чуть-чуть вперед: волею течения ее несет. Не скользит байдарочка — чуть-чуть волна: в лодочке той парочка, а тень — одна. Слушайте, товарочки, откроюсь я: то была в байдарочке с любимым я! |
