Апрель 1936 г. Весна Да, весна! Ее встречают воды, взрывы почек, пение дроздов, на рассвете, в тишине природы, пригородный говор поездов. Да, весна! Качаются черешни. Пионеры ставят поутру на высоких тополях скворешни — и скворцы летят с Алам-Зуру. Посмотри на голую осину: здесь, колеблем теплым ветерком, серый долгоносик древесину пилит беспокойным хоботком. Вот оно, извечное начало жизни нашей, счастья и любви. Если этой молодости мало, если сердце вечность увидало, выпей всю природу — и живи! Слушай отзвук песни величальной, звон моих лирических стихов, где-то замирающий и дальний пригородный говор поездов. 1936 г. «Мы можем долго жить в разлуке…» Мы можем долго жить в разлуке, не тосковать и не грустить… Туда, где омутов излуки, на Дон, ты едешь погостить. Пусть мимолетным будет лето и пусть мучительней тоска, ты говори: — Я рядом где-то. — А я поверю — ты близка. 1937 г. «До рассвета ночь еще в запасе…» До рассвета ночь еще в запасе. Сети и надсады собери. На сыром, задраенном баркасе выплывай рыбалить до зари, чтоб в корзинах, убранных катраном, вдруг взметнулась щука над сазаном, чтоб могли увидеть рыбаки, как раздуют жабры чебаки. Будут пахнуть сумерки у плеса овсюком — травою полевой. Прогрохочут по мосту колеса, словно вешний гром над головой, — будто кто-то по небу подводу вдруг промчит… Глазами рыбака ты увидишь, как идут под воду камыши, лини и облака. 1937 г. Охота Как славно осенней порой за спину закинуть двустволку и в гости пожаловать к волку — свинцовой развлечься игрой. С разгону вскочить на коня, и, голову чуть наклоня, пришпорить (огонь домочадцев оставить во мраке) и мчаться, сквозь ночь пробивая коня. Кружиться под гомон подков и выискать несколько жадных, багровых, косых, беспощадных, бегущих в траве огоньков. — Угу-у-у! — И, рванув повода, дать выстрел, лететь за добычей: сейчас же (небесный обычай!) на выстрел ответит звезда. Она, как ракета прямая, блеснет, образует прорыв, полынную ночь озарив и надвое сумрак ломая! …О первый студеный туман, плывущий над травами зá Дон, туда, где в багульниках спрятан старинный азовский лиман! Как славно, спустив, повода, в седле своем плавно качаться, и мчаться, и мчаться, и мчаться неведомо-знамо куда. Лететь по родимой земле ковыльной донской стороною… И вдруг под высокой луною заметить станицу во мгле. Дон, 1937 г.
Холм Мороз, туман речной сгущая, гудит в просторе ледяном, криницы в стекла превращая, над Доном ходит ходуном. И, вдосталь вымученный за ночь, на белом поле под луной, как спящий витязь, Дон Иваныч лежит в кольчуге ледяной. Окинет степь усталым оком — увидит холм, его излом, — смекнет, что холм в снегу высоком — на берег брошенный шелом. Поверит: в паводок, весною, в ночи казарками трубя, он снова жадною волною его наденет на себя. 1938 г. «Вечерний мир подернут мглою…» Вечерний мир подернут мглою. И впереди и позади — и предо мною и за мною лежат овальные дожди. В них — трепетное отраженье деревьев, звезд и облаков: сомнительное униженье перед землей спокон веков. И я топчу их сапогами — вне расписанья бытия, — они расходятся кругами, о жесткой форме вопия… Смеясь над выдумкою бренной, ногой на звезды становясь, я не нарушу свет вселенной — с землею ревностную связь. В часы, когда озонный воздух колеблет серебро травы, нельзя писать стихи о звездах, не опуская головы. |
