Венское шоссе Связисты молча тянут линию — бессонные друзья пехотные. И рядом — с дымом цвета инея — в ярках земли костры походные. И видно сквозь костров дыхание, сквозь легкий огонек березовый: столбы срезает расстояние за горизонтом в дымке розовой. Две бровки у подъема сужены. Здесь, оглушая гнезда плотные, как будто кашляют — простужены — крутые зевы минометные. Здесь, на Дунае, как на Одере, над прусским полем поражения, ревут орудия до одури, нацеленные на движение. И верится душой усталою, бессонницею ожидания, что вон за теми перевалами уже не выстрелит Германия. И ляжет на траву, что ранена, оружье, тишину убившее, к ногам уставшего волжанина, покорное, уже остывшее. Предчувствие! С его горением, с его неодолимой жаждою идет пехота в наступление, сверяя с сердцем пулю каждую. И нам идти с тобою велено в бои, где в стане неприятелей пространство гулкое прострелено прямой наводкой указателей. Венгрия, г. Сомбатель, 1945 г. Песня Уж он такого склада человек — за миг до боя улыбнется просто: — Что б ни случилось, проживу свой век, коль не споткнусь на полдороге, до ста… Он чудом воскресал и выживал. О нем проверьте списки в лазарете — за всю войну он, не ропща, бывал на том побольше, чем на этом свете. Он с песней воевал и с песней жил, она — его и горечь и удача, он с ней, как с человеком, подружил, и если пел, казалось — чуть не плача. И грусть звучала в песенной строке, и не было тоски похлеще и почище: — Ты бы, земляк, поменьше о тоске. — Из песен слов не выбросишь, дружище! С любою песней жизнь люби свою — с ней смерть легка и счастье полновесней, а ежели придется пасть в бою, так умирать не одному, а с песней… И если он ползет к черте атак, ползет, сжимая автомат до боли, спроси его: — Далече ли земляк? — ей-богу, он ответит точно так: — За песнями в Москву, не видишь, что ли?.. Так и живет он, песней обуян. Она — в дыму австрийского простора его души всесильный талисман, его молитва и его опора. С такою песней он свое возьмет здесь, в поймах Альп, в предгорьях и долинах, с такою песней он переживет земные тайны песен соловьиных. 1945 г.
Солдатский реквием За тысячи верст от родимого дома он, пулей пронзенный, на землю упал: в долине венгерской, у стен Эстергома, москвич молодой умирал. И вдруг над долиной, над телом солдата тревожно повеяло ветром родным, как будто столетние клены Арбата опять зашумели над ним. Последним усилием сильного сердца в снегах, что казались ему горячи, на локти привстал он, чтоб видеть, как с немцем сойдутся в штыки москвичи. И словно вдали, за вторым отделеньем, он видел, как двинулась наша земля. Во взоре героя мелькнули виденьем московские шпили Кремля. За тысячи верст от родимого дома в степи обелиск под звездою стоит: под небом венгерским, у стен Эстергома, московская слава шумит. 1945 г. Бессонница Торжественный финал похода, отбой бессонниц и дорог. У каждого — четыре года недосыпаний и тревог. В своих глазах в края чужие несли, как отраженье, мы огонь сожженных сел России, пожаров красные дымы. Полки бессонниц вместе с нами вошли в Берлин сквозь Сталинград. Волжане с красными глазами под Красным знаменем стоят. День Победы, 1945 г. Откровение У немецких плененных орудий костромич с рябоватым лицом новичку похвалялся, что в Буде он сидел на смарагдовом чуде и шагал королевским дворцом. И, намек за упрек принимая, «опоздавший» вздохнул тяжело: — Жаль, что ноне девятое мая, а не, скажем, второе число… Вена, май 1945 г. Номер без номера В гостинице на Шенбруннштрассе портье мне номер отвела. Она, как интендант в запасе, нерасточительна была. Сказала по-немецки слово, приподняла по-венски бровь, вручила медь ключа дверного, и — будь здоров, Иван Петров. По коридору, словно по миру, блуждал я. В крайность изнемог. Но к причитавшемуся номеру причалить все-таки не мог. Одиннадцать, потом двенадцать, потом четырнадцать идет, но вот злосчастную «тринадцать» сам черт с биноклем не найдет. Я, прошагавший четверть века, почуял, так сказать, нутром, что и у венцев цифра эта не гармонирует с добром. Шут с ним, с несчастьем цифры этой! Коль счастлив мой победный путь, то с этой дьявольской приметой я потягаюсь как-нибудь. …Проснулся утром — все в порядке. Навел по-русски туалет, проделал комплекс физзарядки — и сердце в клетке, а не в пятке, и никаких несчастий нет. И ничего дурного в Вене со мною не произошло… И я, считая вниз ступени, оставил венской Мельпомене разоблаченное число. |
