И вот та неожиданная встреча с человеком из другого, отцовского, мира в Петербурге, ну, почти встреча, которая могла всё в одно мгновенье перевернуть с ног на голову… Это была просто встреча с реальностью.
Зера лучше кого бы то ни было понимала, что у их с Гошей романа нет и не может быть никакого продолжения. Отец со своими национальными и религиозными заморочками этого никогда не допустит. А если узнает, что у неё, незамужней девушки, были определённые отношения с мужчиной… Зере становилось холодно от одной только мысли, что будет, если отец узнает. Он ведь способен на всё. Не против неё — против Гоши.
Так что оставалось одно — запереться и в одиночестве пережить это глухое и страшное чувство всепобеждающей тоски и грусти. Все последние три дня Зера лежала на диване в своей просторной и пустой квартире и читала «Анну Каренину». И хотя история Анны менее всего походила на её собственную, именно в этом великом любовном романе Зера и пыталась найти ответы на самые главные свои вопросы. А главным из них был вечный и самый сакраментальный: что делать?
Гоша на третий день плюнул, наконец, на все условности и приехал на Ломоносовский, где в одном из кирпичных домов с застеклёнными балконами и жила Зера.
— Собирайся, — не здороваясь, заявил он ей прямо с порога.
— Куда? — она испуганно отступила, пропуская его в квартиру.
— Летим в Уфу. Билеты я заказал. И поторопись — у тебя час, — он посмотрел на часы, — нет, полчаса, вдруг в пробке застрянем.
— Но, Гоша…
— Никаких «но», — отрезал он жёстко и вдруг подхватил её на руки и, крепко прижав к себе, шепнул. — Соскучился — ужасно!
— Я тоже, — призналась Зера и, обвив руками его шею, ответила на поцелуй.
Поцелуй затягивался, время словно перестало существовать для них. Первым опомнился Гоша:
— Зера, я с ума сошёл! Давай, быстрее! Бери всё самое необходимое, мы только на два дня, у меня здесь дел — по горло, — он очень убедительно почесал ребром ладони ворот водолазки.
И тут Зера испугалась:
— Почему в Уфу? Зачем в Уфу?
— Буду просить твоей руки у твоего отца. Ты меня ещё должна всем церемониям научить. Что можно говорить, чего нельзя… Научишь?
— Попробую, — слабо улыбнулась Зера, — вот только…
— Зера, точно опоздаем! — взмолился Гоша.
Он пошёл за нею в комнату, словно боялся отпустить хоть на минуту — а вдруг она опять спрячется? — и блестящими влюблёнными глазами наблюдал, как она кидает в портплед абсолютно необходимые в поездке вещи: летние босоножки, вечернее в мелких блёсках платье, огромную готовальню…
— Всё, хватит, чего не взяла, там купишь, — он отобрал у неё набор пивных кружек, которые она задумчиво разглядывала перед тем, как упаковать. — Откуда они у тебя?
— Дали как приз, когда принтер покупала.
— И зачем они тебе в Уфе?
— Не знаю… — Зера пожала плечами. И вдруг подняла на него глаза, бездонные карие глаза, чуть приподнятые к вискам, что делало её такой неповторимой и такой беззащитной. — Гоша, а ты правду сказал, ну, про руку и сердце?
— А ты что, против?
— Ты же знаешь, я — за. Но ты…
— А я без тебя жить не могу, — сказал он просто и, сам испугавшись своих слов, поцеловал её снова.
На самолёт они всё–таки ухитрились не опоздать. Исключительно потому, что вылет задержали на сорок минут.
Зера успокоилась, только когда Гоша заставил её выпить красного вина. Они сидели в самом углу, на последних креслах бизнес–салона, совсем одни. Только на передних сидениях спало семейство: толстый дядечка в твидовом костюме, его такая же толстая жена и кругленькая девочка лет пяти.
— Ты не знаешь моего отца, — начала Зера.
— Сегодня же вечером познакомлюсь, — улыбнулся Гоша, перебирая пальцы на её руке.
— Я тебе расскажу, — упрямо продолжила Зера…
В тот день ей исполнилось шесть лет. Папа подарил огромного розового медведя с колокольчиком на шее. Колокольчик — как у коровы. Но это был медведь, мягкий–мягкий, с твёрдым коричневым носом.
— Винни, я назову его Винни! — обрадовалась Зера. Только вчера старшая сестра Люция закончила читать ей сказку про Винни — Пуха, который охотился за пчёлами.
— Дикими башкирскими пчёлами, — объяснил им папа за ужином.
— Называй, как хочешь, — улыбнулся папа. — И быстренько — завтракать. Сегодня едем встречать маму!
— Ура! — хором закричали Зера и восьмилетняя Люция.
Мама уезжала в Казань на день рождения дедушки, а их с собою не брала, потому что у Люции был насморк, а Зера только–только пошла в нулевой класс, вот родители и решили не срывать девочек из школы. Мамы не было всего пять дней, а им казалось — вечность.
В аэропорту сёстрам ужасно понравилось. Во–первых, папа купил им по шоколадке. Во–вторых, все пассажиры с восторгом провожали их глазами. Ещё бы! В их косах были пышные белые банты, а Винни вёл себя примерно: упал всего один раз, правда в лужу. В-третьих, у них был самый лучший и красивый в мире папа. И встречали они самую любимую маму. Мама приедет, испечёт любимых пирожков, а вечером споёт им не одну, как обычно, а три песни. А папа будет заглядывать в детскую и спрашивать:
— Ты скоро?
На что мама ответит:
— Уже иду.
И поцелует в щёки, подоткнув душистой рукой одеяло…
— Идёмте, девочки, самолёт уже зашёл на посадку, — поторопил папа, и они торжественной троицей вышли на край лётного поля. Туда никого не пускали, а их пустили. Ведь папа — большой начальник, его все здесь уважают.
Поле было необъятное и такое ровное, будто выглаженное утюгом. Зера вцепилась в папину руку: на поле ездили машины и стояли огромные, пахнущие керосином самолёты. Винни опять хотел упасть, но она удержала его.
— Во–он, видите, девочки? — папа рукой показал на маленький самолётик, который с каждым мгновением становился всё больше и больше. — Это наша мама летит.
И тут произошло что–то непонятное: из самолётика повалил дым, а вокруг забегали разные люди в форме «Аэрофлота». Зера, почувствовав, как напряглась папина рука, отцепила свою ладошку, схватив Винни поудобнее.
— Что это, папа? — испуганно спросила Люция, но отец не успел ответить. Раздался страшный взрыв — это мамин самолёт, коснувшись земли, превратился в одно мгновение в огромный столб дыма и пламени, из которого во все стороны летели какие–то железяки.
Зера с ужасом видела, как папа, их большой и спокойный папа, неловко держась за левый бок, бежит по лётному полю и кричит почему–то тонким, высоким голосом…
— Он так и не женился потом, — сказала Зера и отглотнула вина, — конечно, у него были женщины, но его семьёй были только мы с сестрой. Винни я закопала в саду, мне показалось, что он погиб вместе с мамой. И с тех пор я никогда не праздную свой день рождения, — заключила она, глядя не на Гошу, а куда–то в сторону, на зелёную табличку «Выход».
— Бедная моя, — Гоша поднёс её руку к губам и поцеловал каждый пальчик по отдельности. А мизинец — даже два раза.
— Теперь ты понимаешь, почему он так трясётся надо мной?
Гоша кивнул:
— Но ведь замуж тебе всё равно когда–нибудь надо выходить?
— Да, этого он хочет. Но чтобы мужем был мусульманин.
— А если мы скажем, что мой прадед был татарином?
— А что — был?
— Понятия не имею, — признался Гоша.
— Нет уж, — вздохнула Зера, — тогда лучше не врать.
Самое удивительное произошло, когда самолёт произвёл посадку в Уфе. Зера мгновенно успокоилась. Будто единственной причиной её волнений был страх полёта.
Пока самолёт заруливал на стоянку, она позвонила отцу:
— Папа, здравствуй, я дома, в Уфе. Извини, что не предупредила… Да–да, всё в порядке, но я не одна… Со мной мой друг… Нет, машины не надо, на такси быстрее доберёмся… До скорого!
— Что он сказал на друга? — поинтересовался Гоша.
— Промолчал… Ох, Гоша, не завидую я тебе! — негромко рассмеялась Зера, но видно было, что сейчас ей совсем не до смеха. И добавила: — Он будет ждать нас в городской квартире.
