Площадь перед заводоуправлением была заполнена народом. Дятлы шумели и потрясали плакатами. «За достойную жизнь!», «Требуем повышения зарплаты», «Мы тоже люди!», ну и всё в таком роде.

Толпа послушно раздвинулась, пропуская кавалькаду машин. Многие узнали Боковский «мерседес» — лимузин:

— Боков приехал! Сам приехал, — пронеслось по толпе.

Виктор Викторович вышел из автомобиля и, не глядя на толпу, прошёл прямо в заводоуправления. За ним — сопровождающие.

Толпа в недоумении замерла. Наступила столь оглушительная тишина, что, казалось, можно было услышать пролетающую муху.

Так продолжалось минут десять. Народ безмолвствовал. Но не расходился. Все чего–то ждали. Многие в толпе почти шёпотом уже сетовали на то и на тех, кто эту бодягу с забастовкой затеял. Хозяин был явно недоволен.

Наконец, из репродукторов, развешанных на столбах, раздался голос. Люди облегчённо вздохнули — к ним обращался сам Боков.

— Товарищи! — проникновенно, но достаточно жёстко говорил репродуктор. — В то время, как я подписывал новые крупные контракты, которые обеспечат наш завод работой на ближайшие несколько лет, в то время как я добился определённого послабления налоговых тягот для нашего родного предприятия, с чем я сталкиваюсь, вернувшись в Белоярск? А сталкиваюсь я с ударом в спину. Я ли не забочусь о том, чтобы каждый рабочий получал зарплату вовремя? Много ли вы знаете таких предприятий?

Толпа пристыжено молчала.

— Зарплата у нас самая высокая по отрасли. И вы это знаете. Но у нас нет таких сверхприбылей, как у нефтяников. И это вы тоже знаете. Мы производим конкурентоспособный металл даже по мировым меркам, а не выкачиваем из нашей земли народное богатство. Нам есть чем гордиться. Я абсолютно откровенен с вами. Мы можем повысить зарплату. Да, мы можем её повысить. Если уволим треть работников завода. Вы этого хотите?

— Нет, нет, — пронеслось по толпе.

— И я не хочу, — Боков говорил с народом, словно великий и ужасный волшебник Гудвин, невидимый и всемогущий. — Тем не менее я готов выслушать ваших представителей. Прошу организаторов митинга подняться ко мне в кабинет. Завтра до сведения каждого будет доведено, какие убытки мы вместе понесли за два дня забастовки. Рабочую смену прошу приступить к работе, а остальные — расходитесь. Что вам, дома нечем заняться?

Надо ли говорить, что в кабинете Бокова так и не появился никто из зачинщиков беспорядков.

— Что и требовалось доказать, Пётр Семёнович, — сказал Боков Гаврюшину. — Сам что ли не мог дятлов приструнить?

Директор в ответ лишь развёл руками. Его лысина, такая прежде блестящая, как–то разом потускнела.

— А зачинщиков выявить и уволить. К чёртовой матери! — Боков стукнул по столу ладонью.

Более не обращая внимания на поникшего директора, Виктор Викторович вызвал секретаршу:

— Людмила Петровна! Соедините меня с «Севернефтью», с Чукановым. Надо начинать вправлять мозги этому козлу, — последнюю фразу он сказал уже исключительно самому себе.

7 октября 1998 года

— А баба эта, когда летела, перевернулась и каблуками прямо в клумбу!

— Ну, и выжила?

— Прикинь, ни царапины! Что значит, пьяная была! И каблуки десять сэмэ. А вот пенс с пятого этажа…

— Кто?

— Пенс, ну, пенсионер, значит, он увидел, как мимо окна бабец просвистала. Нарядная, в причёске. Так его на месте паралич разбил. Его–то труповозка и забрала.

— Прям паралич? Может, инсульт?

— Инсульт, инфаркт, какая разница! Главное — бригада из морга без дела не осталась. Бабу с царапинами на скорой увезли, а пенса — прямо в морг! А ты говоришь! Слышь, Ань, сгущёнки хочешь?

Нюша открыла глаза. Перед ней стояла Наташа, соседка по палате в розовом стёганом халате. Она с утра развела бурную деятельность: что–то бесконечно ела, рассказывала байки третьей их «сокамернице» — кудрявой Оле, которая охала и ахала на все лады. Оля была здесь старожилкой — лежала на сохранении уже вторую неделю, а вот Наташу привезли ещё позже Нюши, примерно с тем же диагнозом. Только у Наташи срок был побольше — почти пять месяцев, поэтому её случай считался более тяжёлым. Но вот Нюша лежала пластом, меняя только лёд в грелке, а Наташа скакала козой, узнав, похоже, диагнозы чуть ли не всей больницы.

— Не буду, спасибо, — отказалась Нюша и снова закрыла глаза.

Пахло лекарствами и жратвой.

Почему она не героиня мыльного сериала? Почему у неё не амнезия? Забыть обо всём: о предательстве Нура, о потере ребёнка, которому она уже придумала славное имя Артём, забыть о несчастных и растерянных Гошкиных глазах. Амнезии просило сердце, но вместо спасительного забытья лишь звенел Наташкин голос.

— А в травме женской Светлана лежит. Ей, прикинь, муж…

— Избил? — ахнула Оля, скрипнув кроватью.

— Хуже! Нос откусил!

— Как? Совсем?

— Успели пришить, — веселилась Наташа. — У неё муж с язвой здесь же, на пятом этаже лежит. Она пришла его навещать. А муж ревнивый — жуть! Твой ревнивый?

— Вроде не очень…

— Ань, а твой?

Нюша демонстративно засопела.

— Ну ладно, дрыхни, я тебе потом расскажу. Так вот, язва его гложет, а он мучается — Светку ревнует. А от переживаний язва обостряется, но он всё равно дёргается. Как же так — он тут валяется, а жена дома, одна, кого хошь, того и принимай! Светка пришла его навещать, жратвы наготовила, язвенникам ведь всё пареное нужно, а он ест и говорит: признавайся — изменяешь? Она — нет, что ты, дорогой, — Наташа то пищала, то говорила басом, это когда за мужа.

— Ну?

— Гну! Он ей: нагнись, я тебе в глаза хочу посмотреть! — басила Наташа.

— Ну и, дальше!

— Ну, понятно, она и нагнулась, а он — хрясть! — Наташа щёлкнула зубами.

— Да ты что!

— Вот именно! Прям за нос! Напрочь откусил! Хорошо врачи рядом — сразу пришили. Вот теперь лежат в одной больнице. Он её навещать ходит, — веселилась Наташа.

— И она его простила?

— А что ей остаётся! Кому она теперь нужна такая — с приставным носом! Разве что Майклу Джексону. Он и сам такой — весь из кусманчиков, как лоскутное одеяло.

— Ну, ему вряд ли, он мальчиков любит…

Нюша, поняв, что новый виток трёпа будет о гомосексуалистах, решила встать и спуститься вниз. Гоша обещал прийти не поздно. Лучше подождать его внизу, на кожаном диванчике, а то от девичьих разговоров пухнет голова. Слушать палатные саги не было сил — хватит того, что примерно о том же она пишет в обещающих стать бессмертными «Диких розах».

Она спустилась со второго этажа и села на кожаный диван возле пальмы в кадке. Пальма была немного пыльной и развесистой, как клюква. Голова кружилась. Нюша прикрыла глаза и, кажется, немного задремала. Во всяком случае, когда она глаза открыла, ей показалось, что она видит сон: перед нею стоял Нур с букетом неприятно красных тюльпанов. Кровавых тюльпанов — может, именно так начинается заветная амнезия?

— Привет, — пробормотал Нур и, криво улыбнувшись, сел рядом. Это был, оказывается, не сон.

— Привет, — спокойно ответила она. — А где Гоша?

— Он с утра в банке, позже приедет, — пояснил Нур и спросил осторожно: — Нюш, это ты сама?

— Нет, — покачала она головой. — Это он — сам.

— Он? — удивился Нур.

— Он, — подтвердила Нюша и положила руку на живот. — Он сам.

— Понятно, — Нур взял её руку и поцеловал в ладонь.

— Не надо, — Нюша отдёрнула руку.

— Нюш, выходи за меня замуж, — глаза Нура были совсем светлыми и ужасно несчастными.

Нюша смотрела на него долго–долго, будто не решаясь ответить.

— Нюш, — начал было он снова, но она прервала:

— Нет, — сказала она твёрдо.

Он всё смотрел, будто не желал понимать.

— Нет, — повторила она.

Если бы он сказал ей это тогда… Но он сказал: «нож в спину». Теперь ножа нет. Нет и любви. Напрочь. Будто не было. Вышибло её, как пробки от слишком высокого напряжения.