Так как встреча с Шарлем Бретилло была назначена на завтра в три часа, Элизабет предложила Патрису отвезти его в Париж на машине. Он согласился.

Шарль Бретилло не скрывал своего скептицизма, прослушивая музыку к фильму «Церкви Савойи», исполненную на фортепиано. Но с первой же репетиции оркестра он изменил свое мнение и заявил, что музыкальное сопровождение к его фильму оказалось большой удачей.

Закрывшись с Патрисом в кабине звукооператора, Элизабет дрожала от нетерпения и восхищения. По другую сторону окна играл инструментальный ансамбль из двенадцати музыкантов. Патрис виртуозно владел громом, ветром, дождем и журчащими ручьями. Ей хотелось, чтобы все услышали произведение мужа как можно скорее. Но фильм должен был выйти на экран только в конце года, к рождественским праздникам.

Освободившись от этой срочной работы, Патрис вернулся к своим привычкам: к мечтательности и лени. Он говорил, что хотел взять свой еще незавершенный концерт за основу и сделать из него симфонию. Никто в доме поначалу не понял важности его решения. Элизабет свозила его в Париж для закупки нотной бумаги, которая теперь ему была нужна в большом количестве. После этой поездки Мази доверила машину механику для проверки двигателя, смены колес и чистки кузова. Через три дня перед крыльцом остановился «Форд» темно-синего цвета, как новенький. Семенящими шажками Мази обошла автомобиль, тщательно осмотрела его в лорнет и сказала Элизабет:

— По-моему, все хорошо. Послезавтра вы отвезете нас всех на мессу. Потом мы съездим в лес подышать свежим воздухом.

С тех пор как Элизабет вышла замуж, она каждое воскресенье ходила на мессу со всеми членами семьи, но никогда еще этот выход не имел для нее такого важного значения. Впервые она должна была везти в машине свою свекровь и Мази, поэтому, проникшись чувством глубокой ответственности, она боялась разочаровать их своим вождением. Во время короткой поездки обе дамы, сидя сзади нее, не прекращали хвалить ее. Из-за большого количества машин она не смогла, как этого хотелось Мази, поставить автомобиль перед церковью. Пришлось удовлетвориться маленькой боковой улочкой. К счастью, в этот момент по ней как раз шли их друзья: господин Розенкампф — полковник в отставке с супругой и дочерью, господин и госпожа Роше с тремя детьми, одетыми в матроски. Они видели, как Монастье выходили из «Форда». Все обменялись приветствиями.

В храме, где было полно народа, Элизабет вновь пережила приятное волнение от воспоминания о своем свадебном обряде. В Межеве ей и в голову не приходило ходить в церковь хотя бы раз в неделю. Здесь же ей было очень приятно. Впрочем, вера ее была спокойной и разумной. Она чувствовала себя чистой, элегантной, как в своей одежде, так и в мыслях. Светлая душа в воскресной одежде. Муж стоял рядом. Они были примерной парой. Чего не хватало им для счастья? Может быть, ребенка? Ей хотелось его тогда, когда она любила другого мужчину. Теперь она не думала об этом. У них еще было время. Верующие преклонили колена. Зазвонил маленький колокол. Элизабет вспомнила, что когда была еще девочкой, учившейся в пансионе, она до дурноты сдерживала дыхание, чтобы стать поближе к Богу. Сейчас она сделала то же самое. Сердце ее сильно стучало. Взгляд заблудился в позолоте иконостаса. От лика Христа исходили лучи. Но ей было не о чем попросить Его.

После мессы дамы в шляпах с цветами останавливались перед церковью, чтобы поболтать. Девушки щебетали, как птички. Хорошо одетые молодые люди продавали газету «Аксьон франсез». Несколько семей уже направлялись к кондитерской, стоявшей по соседству с церковью, знаменитой своими пирожными с кремом. Прямо на улице Мази давала аудиенцию старым дамам, смотревшим на нее с почтением. Элизабет вызывала всеобщее любопытство. Ей делали комплименты, спрашивали, нравится ли ей в Сен-Жермене. Она отвечала, демонстрируя свою грацию, опершись о руку мужа, как на свадебной фотографии. Небо было затянуто облаками. Мази подняла голову, забеспокоилась и распрощалась со всеми, кто ее окружал, сказав:

— Прошу извинить меня! Мои внуки хотели покатать меня по лесу, но кажется, скоро пойдет дождь!

И действительно, прогулку пришлось сократить из-за проливного дождя. В потоках дождя, обрушившихся на лобовое стекло, Элизабет вела машину почти вслепую. Патрис, мадам Монастье и Мази молчали, находясь под впечатлением от этого медленного «плавания» по туманным каналам улиц. Когда наконец машина въехала в сад, им навстречу бросилась молодая Евлалия, держа в руке большой зонтик.

Как и каждое воскресенье, на обед подали бледную и унылую курицу, затем им нанесла короткий визит племянница викария, затем три подруги мадам Монастье, явившиеся на чай. А после их ухода в восемь часов на ужин подали ветчину и спагетти.

Выйдя из-за стола, Патрис хотел увлечь Элизабет в их спальню. Стоя с неловким видом, с напряженным лицом и блестящими глазами, он не мог скрыть своего желания. Но она пока не испытывала того же и из кокетства оттягивала момент, когда они останутся наедине.

— Подожди немного! — шепнула она. — Мази рассердится, если мы не проведем вечер с ней и мамой.

— А ты скажи им, что очень устала. Они поймут.

— Нет, Патрис, будь разумным.

— Ты думаешь, что это смешно!

Их разговор был прерван Мази, которая предложила внуку сыграть партию в шашки. Он согласился безо всякого энтузиазма. Мадам Монастье уселась в кресло, чтобы понаблюдать за игрой. Элизабет села рядом с ней и раскрыла на коленях иллюстрированный журнал. Время от времени она отрывалась от красочных картинок, поглядывая на мужа, который переставлял пальцем маленькие черные диски с одной клетки на другую. Сидя за этими шашками, он думал, конечно, о более интимных и приятных прикосновениях.

— Как плохо ты сегодня играешь, мой бедный мальчик, — сказала Мази с видимым удовольствием.

Чтобы сократить партию, Патрис делал недопустимые промахи, попадая в ловушки, которые ему расставляла Мази. Наконец бабушка с видом сурового генерала «съела» его последние шашки, после чего Патрис заявил, что хочет спать.

— Спокойной ночи, дети мои. Пусть вам приснятся хорошие сны, — напутствовала молодоженов Мази.

Они удалились в ореоле святой невинности, который виделся вокруг них этим двум женщинам с чистыми сердцами.

Как только они вошли в свою комнату, Патрис обнял Элизабет и поцеловал ее в губы. Как всегда он был очень нетерпелив. Его страсть и неловкость были трогательны. Элизабет пришлось умерить его пыл, чтобы продлить удовольствие. После страстных объятий наступил покой, и Элизабет почувствовала страшный голод. Отбросив одеяло, она подбежала к комоду в стиле Людовика XV, открыла его и вытащила начатую копченую колбасу.

— Еще осталось? — спросил Патрис.

— Да. Хочешь немного? — спросила она, откусив добрый кусок салями.

Он с достоинством отказался.

— И напрасно: очень вкусно, — сказала она.

— Странно, что ночью тебя охватил такой голод! Ты не наелась за ужином?

— Конечно, нет! А ты?

— Я наелся.

— Потому что ты привык к этой кухне.

— Что, она настолько плоха?

— Она больше чем плоха, Патрис, ее просто не существует! Посмотрел бы ты, какие блюда я бы готовила для тебя, если бы мы жили отдельно! А вообще-то я могла бы иногда заменять Евлалию у плиты.

— Если ты ей скажешь об этом, она обидится. А Мази от этого просто заболеет.

— Тогда остановимся на колбасе, — ответила Элизабет с полным ртом.

Она была такой смешной в своей ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, с куском салями в руке, что Патрис рассмеялся. Элизабет приложила палец к его губам:

— Тише! Ты их разбудишь!

— Кого?

— Канареек.

Она приподняла ткань, которой была накрыта клетка. Два желтых комочка, прижавшись друг к другу, сидели на насесте. Канарейки мирно спали, засунув головы под крыло.

— Посмотри, какие они милые! — продолжила Элизабет. — Подумать только, что в этот момент все птицы на свете спят, как они, засунув голову под крыло, на ветках, в гнездах, под крышами домов…