— Твой отец и я, мы оба огорчены той атмосферой, которая царит у них в доме, — заключила Амелия.

Элизабет пыталась защитить Клементину, но в действительности она разделяла недовольство матери. Появился женский оркестр и занял свое место на эстраде. Потекла сентиментальная до слез музыка, и все разговоры разом смолкли. Тогда Амелия и Элизабет проплывали с мелодией на гондоле под мостом Вздохов. Когда музыка смолкла, они заметили, что за большими окнами ресторана потемнело, и поспешили вернуться в кафе на улице Лепик, где их ждал Пьер, играя с посетителями в белот.

Было еще несколько запомнившихся прогулок: Элизабет водила мужа и родителей в кино, где они менее чем за неделю пережили приключения человека-невидимки, скачущих и стреляющих ковбоев и Тарзана — властелина девственных лесов; затем в театр, где они аплодировали исполнителям оперетты Дювернуа и Саши Гитри.

Но дата отъезда неумолимо приближалась, и Элизабет немного завидовала родителям, которые снова увидят снег. Она очень надеялась съездить в Межев с Патрисом после новогодних праздников. Провести зиму в Сен-Жермене ей казалось просто невыносимым. Несколько ночей подряд она видела во сне, что летит на лыжах в ослепительно белом пространстве.

В свой последний вечер в Париже Пьер и Амелия пригласили дочь, зятя, мадам Монастье и Мази пообедать в большом ресторане. Элизабет боялась, что Мази откажется от приглашения, но та приняла его весело и с удовольствием. Старой Евлалии понадобилось два часа на то, чтобы одеть хозяйку. Наконец Мази появилась на крыльце в фетровой шляпе бутылочного цвета с черными перьями, на ее плечах был шиншилловый палантин. Это видение из другого века медленно, опираясь на палку, продвигалось к машине, дверцу которой предупредительно открыл Патрис. Мази плюхнулась всем своим весом рядом с Элизабет; Патрис с матерью расположились на заднем сиденье. Салон заполнился запахом женских духов.

Часть пути Мази молчала, по, подъезжая к Парижу, заметно оживилась:

— Сколько огней! Сколько машин! — воскликнула она. — Настоящая карусель.

— Вы давно не были в Париже? — спросила Элизабет.

— Вот уже три года, — ответила Мази, — но мне кажется, что это было в другой жизни и не со мной!

Пьер и Амелия ждали гостей в ресторане. Появление Мази вызвало оживленное любопытство среди сидевших за столиками посетителей. Все они казались какими-то мелкими перед этой величественной дамой. Официанты засуетились, помогая ей сесть. Метрдотелю, угодливо протянувшему ей меню, она сказала:

— Спасибо, мой друг, — и покровительственно покачала головой так, что перья заколыхались на ее шляпе.

Пьер, уже изучивший меню, решил взять на себя выбор блюд, так как его гости не могли решиться. Но каждый хотел заказать свое блюдо. Обед был очень вкусный и прошел весело. При каждом наклоне Мази ее цепочки со звоном стукались о тарелку. Она рассказывала о Париже своего детства:

— Я, кажется, уже говорила вам, что помню, как совсем близко к городу подошли пруссаки в марте 1871 года, расстрел коммунаров!..

— Как вы все это помните, Мази! — сказала Элизабет.

— Я была уже не младенцем, моя девочка! Мне было семь или восемь лет… Мой отец был капитаном конных разведчиков. Художник Мессонье приходил к нам в форме национальной гвардии. Он выглядел таким смешным со своей квадратной бородой и маленьким брюшком!

Перед Элизабет сидел прошлый век Франции. До одиннадцати часов Мази без усилий владела разговором и была душой общества. Потом вдруг взгляд ее потух, губы стали безвольными, напудренные щеки приняли сероватый оттенок. Она совсем обессилела. Пора было возвращаться. Элизабет хотела отвезти родителей, но те отказались. Они, конечно, боялись, что Мази и мадам Монастье будут разочарованы, увидев бедное бистро на улице Лепик, еще открытое в это время. Холодная и вязкая влага спускалась на Париж. Патрис остановил такси. Со сжавшимся сердцем Элизабет поцеловала мать и отца, которые послезавтра уезжали в страну каникул. Они расставались под моросящим дождем:

— До свидания!.. Спасибо!.. Счастливого пути!..

Садясь в такси, Амелия повторила:

— Ждем вас в Межеве!

Дверца захлопнулась. Элизабет осиротела. Патрис нежно взял ее за руку и подвел к машине. Он прошептал ей на ухо:

— Ты с ними скоро увидишься.

Она оперлась о его плечо. Мази и мадам Монастье шли за ними. Глотнув свежего ночного воздуха, Мази воспряла духом.

— Эта поездка была очень милой. Надо будет ее повторить.

Первые покровы снега встретились на дороге в трех километрах от Комблу. От одного поворота горного серпантина к другому его толщина увеличивалась. Вскоре послышался стук цепей, надетых на колеса машины, ехавшей между кучами снега, счищенного на обе стороны дороги.

Пьер вел машину осторожно, устремив взгляд на асфальт и держа руль обеими руками.

Холодный ветер проникал через полуопущенное боковое стекло. Элизабет вдыхала полной грудью запах снега и сосновой коры, сердце ее радостно билось. Она повернулась к Патрису, сидевшему с Фрикеттой на заднем сиденье, и сказала:

— Какая разница по сравнению с парижским воздухом и даже воздухом в Сен-Жермене! Здесь так легко дышится, просто крылья вырастают!..

От резкого толчка чемоданы на верхнем багажнике старого «Рено» сдвинулись.

— Здесь плохой переезд, — проворчал Пьер.

— А в гостинице много народа, папа? — спросил Патрис.

Пьер с гордостью ответил:

— Все номера заняты.

Разговаривая, Пьер замедлял ход. Элизабет начинала терять терпение. Отец встретил их на вокзале Салланша, но если он и дальше будет ехать так медленно, маршрутный автобус скоро догонит машину. Двигатель стучал, чихал и грозил вот-вот заглохнуть.

Вдоль дороги возвышались величественные пихты. Элизабет залюбовалась ими.

— Правда красиво, дорогой? — спросила она мужа.

— Очень, — ответил Патрис, больше глядя на Элизабет, чем на пейзаж.

На его лице играла счастливая улыбка. Эта поездка пришлась как раз на тот период, когда он мог лучше оценить всю ее прелесть. Две недели назад в Париже состоялся первый публичный показ документального фильма о савойских храмах. Фильм и музыкальное сопровождение к нему были очень хорошо приняты прессой. Один режиссер, друг Шарля Бретилло, сразу же договорился с Патрисом о музыке к художественному фильму, который будет сниматься в мае будущего года по повести Флобера «Иродиада». Патрис уже приступил к поиску музыкальных тем для тех сцен, на которые режиссер указал ему. Этот проект так сильно увлек его, что он больше не думал о своей симфонии.

— Ты знаешь, — сказал он Элизабет, — в поезде мне пришла одна идея относительно танца Саломеи.

— Надеюсь, ты не будешь работать в Межеве?! — воскликнула она.

— Нет-нет! — ответил он с виноватым видом. — Просто я хотел бы записать кое-какие мелочи, которые мне пришли в голову…

Она рассмеялась:

— Ты совсем не умеешь лгать, Патрис!

Фрикетта, узнавая знакомые места, повизгивала, прижавшись носом к стеклу. Она уже чувствовала приближение своего родного края. Вскоре дорога стала менее наклонной; Пьер увеличил скорость и сказал:

— Кое-кто уже проявляет нетерпение, стоя на крыльце!

— Мама уже поднялась?! — спросила Элизабет.

— Конечно! В такой-то день! Ночью она просыпалась два раза и все смотрела на часы!

А вот и первые дома деревни. Онемевшая от волнения Элизабет увидела каток, магазин Лидии, церковную площадь, кладбище, старую круглую башню со снегом на крыше…

На улицах в этот час еще было мало народа. Прошла группа отдыхающих с лыжами на плечах и палками в руках. Элизабет подумала о Кристиане. Жил ли он еще в Межеве? Если да, то она могла бы встретиться с ним на лыжных дорожках. Но такая возможность не беспокоила ее. Счастливая в браке, она с трудом могла поверить в то, что когда-то другой мужчина что-то значил в ее жизни. Кристиан был забыт, это был пройденный этап. Она его даже уже и не презирала. Она игнорировала его существование.