В конце дороги сразу вдруг возникла гостиница «Две Серны» со своими квадратными окнами, деревянными коричневыми балконами и большой пихтой с поникшими ветвями. Солнце ярко освещало фасад здания. Входная дверь открылась, и стекла ее засверкали. Амелия бросилась к приехавшим, а Антуан — к их чемоданам. Расцеловавшись, все весело вошли в холл. Несколько незнакомых пансионеров в лыжных костюмах собирались уходить кататься. Их лица так загорели, что они были похожи на австралийских аборигенов. Рядом с ними Элизабет почувствовала себя несколько неловко. Она уже не принадлежала к постоянным обитателям этого дома, а была клиенткой, приехавшей из города отдохнуть.

— Антуан, отнесите побыстрее чемоданы наверх, — сказала Амелия.

— В третий номер, мадам? — спросил он.

— Разумеется!

— Почему в третий, мама — воскликнула Элизабет.

— А почему бы и нет?

— Это самый красивый номер в гостинице!

— Поэтому будет вполне естественно, что в нем поселитесь вы, — возразила с улыбкой Амелия.

— О мамочка, спасибо! Но нам было бы хорошо и в моей маленькой комнатке наверху…

— Она занята.

— Правда? — воскликнула Элизабет, немного разочарованная.

Ей так хотелось жить с Патрисом в своей девичьей комнате.

— Увидите, что в третьем номере вам будет очень хорошо, — продолжила Амелия. — Но что же мы стоим на самом проходе? Пьер, возьми ключ на доске.

Она на секунду прервалась, чтобы поздороваться с клиенткой, спускавшейся по лестнице, со свежим сияющим лицом и в тяжелых ботинках.

— Здравствуйте, мадам Костаре. Какой прекрасный день, не правда ли? Позвольте представить вам мою дочь и зятя…

Мадам Костаре, сделав дежурный комплимент, удалилась.

— Это жена крупного судовладельца из Гавра, — тихо сказала Амелия. — В этом году у нас много новых клиентов.

— А из старых? — спросила Элизабет. — Жак здесь?

— Нет.

— Жаль.

— Зато у нас снова мадам Лористон со своими семейными несчастьями, вздохами и телефонными звонками!

— Тихо, Пьер! — сказала Амелия. — Тебя могут услышать.

Элизабет звонко рассмеялась и побежала на кухню, крикнув на ходу:

— Патрис, ты идешь?

Дверь открылась, и блеск кастрюль резанул по глазам. Патрис нагнал жену в тот самый момент, когда русский шеф-повар щелкнул перед ней каблуками:

— Счастливого прибытия, мадам! Счастливого прибытия, мсье! Осмелюсь сказать, что вы стали еще красивее, чем прежде! Поздравляю вас с тем, что вы прекрасно выглядите!

Рене стояла рядом с мужем, горя от нетерпения вставить хоть словечко. Он закончил свою приветственную речь словами:

— Моя жена такого же мнения.

И ей пришлось смириться. Стоявшая у раковины Камилла Бушелотт расширила глаза, словно при виде ангелов, спустившихся на ее кухню:

— О, мадемуазель Элизабет! — проговорила она, сложив руки в молитвенном экстазе и заливаясь слезами.

— Она уже не мадемуазель, а мадам, — поправил сурово шеф-повар.

Элизабет схватила посудомойку за руки и закружила вокруг себя:

— Здравствуй, Камилла! Как твои дела, Камилла?

— О! Все хорошо! Все хорошо! — ответила та. — Мы все очень довольны, что маде… что мадам Элизабет приехала… и ее супруг тоже…

Оставив фею мытья посуды, Элизабет повернулась к подбежавшей Леонтине. Затем наступила очередь Берты и Эмильены. Немного смущенный, Патрис стоял около двери и улыбался всем этим людям в белых фартуках. Тут вмешалась Амелия:

— Идемте быстрее, дети мои. Вам необходимо отдохнуть после ночи, проведенной в поезде. Берта, вас ждут в шестом номере! Эмильена, приготовьте ванну.

Персонал разошелся по делам, Амелия отвела Элизабет и Патриса в их комнату. На круглом столике стоял букет розовых гвоздик. Элизабет поблагодарила мать за этот знак внимания и взглянула на кровать со свежими простынями и двумя мягкими подушками. Окно выходило на гору Жоли.

— Я вас оставлю, — тихо сказала Амелия.

Элизабет и Патрис распаковали чемоданы, приняли ванну и спустились в холл незадолго до второго завтрака. Несколько старых клиентов окружили их, высказывая им свои поздравления. Забыв о своих проблемах одинокой супруги, мадам Лористон заявила, что ничто так не красит женщину, как замужество.

— Взгляните на нее, вы только взгляните на нее! — воскликнула она визгливым голосом. — Куколка превратилась в бабочку! У нее не глаза, а темно-красные рубины!

Патрис, виновник этой метаморфозы, скромно стоял в стороне, опустив голову. Порозовевшая от удовольствия Амелия продолжала знакомить:

— Доктор Туке. Моя дочь мадам Патрис Монастье.

Старый и лысый доктор поцеловал руку молодой женщине. Амелия как-то вскользь сказала дочери, что он был гинекологом. Элизабет покраснела.

Несколько человек прошли в столовую. Амелия решила, что на этот раз они всей семьей позавтракают вместе, после пансионеров. Пока отдыхающие завтракали Пьер и Патрис разговаривали в холле. Элизабет подошла к матери, сидевшей у раздаточного окошка. Привыкнувшая к тишине в Сен-Жермене, она была просто оглушена звоном посуды, кастрюль, криками повара, а также гулом голосов за столами. Затем на нее внезапно нахлынули воспоминания. Она взяла салфетку и помогла Амелии стирать пятна соуса с краев тарелок, на которых лежали блюда, уже готовые к подаче. Иногда она даже осмеливалась давать советы на кухню:

— Шеф, побольше картофеля для второго, пожалуйста.

— Слушаюсь, мадам!

Когда последний клиент ушел, Амелия, Пьер, Патрис и Элизабет сели за стол в зале, где еще витал запах пищи. Шеф-повар приготовил для них специальный завтрак, «чисто русский». Им так много надо было сказать друг другу, что они засиделись за кофе до четырех часов. После этого Элизабет увела Патриса в деревню.

Запах чистого снега опьянял ее. Она шла под руку с Патрисом и ей хотелось кричать, бежать, смеяться по каждому пустяку. Он спросил:

— Ты не хотела бы покататься на лыжах?

— О да! Я просто сгораю от нетерпения! Но сегодня уже поздно. Мы завтра наверстаем!

— Мы?

— Конечно! Я же не могу кататься совсем одна!

— Но Элизабет, ты же знаешь, что я не смогу кататься как ты!

— Я научу тебя!

Они прошлись по магазинам, купили солнцезащитные очки, газеты, смягчающий крем, зашли к Лидии, осыпавшей их комплиментами, раскладывавшей при этом перед ними новые товары, и закончили в «Мовэ Па», где беззаботные пары топтались под музыку. Элизабет уверенно вовлекала мужа в эту толчею. Танцевал он плохо. Но ей было приятно быть в его объятиях. Она сама вела его. Он двигался с покорным лицом и чувствовал, что познает жизнь только благодаря жене.

Утром следующего дня они возобновили уроки катания на лыжах в том самом месте, где они были прерваны признанием Патриса в любви. Женившись на спортивной девушке, он, однако, сам не стал спортивнее и не мог научиться даже элементарным движениям. Но как муж он больше не стеснялся показаться неловким перед ней. Когда он падал, они оба смеялись. С небольшой возвышенности, где она встала, чтобы руководить своим учеником, Элизабет вновь открывала для себя лыжную дорожку горы Рошебрюн, испещренную следами множества лыж. Вдали виднелся черный квадрат: это была ферма Кристиана. Одно окно было открыто. Стекло сверкало на солнце. «Он там», — думала Элизабет.

Патрис отчаянно ругался: вот уже в который раз он терял равновесие на одном и том же месте. Элизабет помогла ему подняться.

— С меня хватит! — сказал он.

— Ты не прав. Ведь ты уже начал кататься более уверенно.

— Я устал и хочу пить. Пойдем выпьем чего-нибудь в баре около канатной дороги.

Возле бара, на воздухе, стояло несколько столиков напротив лыжной дорожки. Подняв к солнцу лица, в темных очках посетители наслаждались покоем и солнечными лучами. Элизабет и Патрис сели за столик в первом ряду, среди солнцепоклонников. Они наблюдали, как подъезжали на головокружительной скорости лыжники, с раздувающимися на ветру брюками и куртками. Другие спускались медленно, боязливо, на широко расставленных лыжах. Дети катались на санках. Инструктор вел стадо учеников к долине. Кабины фуникулера поднимались и спускались с гипнотизирующей размеренностью.