— Ты прав, — прошептала она, потупившись. Мысль о расставании удручала ее. Вдруг она подняла голову и грустно сказала:

— Кристиан, ты и вправду организуешь в пятницу этот прием?

— Конечно! А почему бы и нет?

— Все эти люди, которые придут сюда, к нам…

Он сжал ее виски обеими ладонями:

— Какая ты дикарка, моя маленькая Элизабет! Ты должна быть здесь в пятницу. Я буду ждать тебя после полуночи за гостиницей. Ты выйдешь через черный ход. Мы вместе примем моих друзей. Потом я провожу тебя домой, когда ты захочешь.

Кристиан запустил пальцы в ее волосы, поднимая и взлохмачивая их, словно играя. Но Элизабет продолжала смотреть на него с глубокой грустью:

— Нет, Кристиан, я не приду.

— Ты не права, Элизабет. Своим упрямством ты все осложняешь. С таким характером ты никогда не будешь счастливой. Дай мне научить тебя жить просто в радости…

Он обнял ее. Устав от грустных мыслей, Элизабет вздохнула:

— Ты, конечно, прав, но я ничего не могу поделать с собой. Я должна быть уверена в том, что ты принадлежишь только мне одной.

— Но я и так принадлежу только тебе, моя любимая, — сказал Кристиан, склонившись к ней, чтобы поцеловать ее. — Тебе одной. Я и сам удивлен этому. Ты знаешь, что со мной это впервые?

Когда он почувствовал, что она задрожала и расслабилась под его поцелуями, он выпрямился и снова спросил:

— Ну, Элизабет, решено? Ты придешь?

— Нет, — ответила она и снова протянула ему губы.

Неожиданно в гостинице образовалась пустота: Сесиль, Глория и мадемуазель Пьелевен уезжали вечерним поездом. Элизабет проводила подруг на машине до вокзала в Селланш. Они пообещали писать друг другу и увидеться в Париже. Элизабет с грустью провожала глазами вагоны с заснеженными окнами, исчезающие в ночи. Другие пансионеры освободили свои номера накануне. Сезон подходил к концу. Календарь спортивных мероприятий закончился второго марта «пробегом ветеранов». Внизу склонов снег становился льдистым и колючим, открывая островки прошлогодней травы. Кое-где на лыжных дорожках крестьяне стали разбрасывать пепел, чтобы ускорить таяние снега, покрывавшего их земли. Улицы деревни превращались в грязно-желтоватые дороги, по которым еще иногда проезжали сани, царапая землю своими полозьями. С лошадей, катавших в санях приезжую публику, скоро снимут колокольчики и поставят их в конюшни до того времени, когда нужно будет вывозить навоз в поля. Под неизменно лазурным небом из всех водостоков закапала вода. Иногда слой снега сползал с крыш и с глухим шумом разбивался о дорогу. На высотах Рошебрюна опьяневшие от снега спортсмены совершали свои последние спуски. Элизабет хотела присоединиться к ним в пятницу после второго завтрака, но мать попросила ее побыть в гостинице, пока они с мадам Монастье сходят в Межев. Время укрепило взаимную симпатию двух женщин, и эта прогулка развлекала их. Что касается Элизабет, то, по правде говоря, ей совсем не хотелось кататься в этот день на лыжах и, уговорив себя пойти на Рошебрюн, она обрадовалась, что пришлось отказаться от этой затеи. При ее теперешнем душевном состоянии развлечения были неуместны. Ей владела одна только мысль: сегодня вечером праздновали новоселье на ферме. Категорически отказавшись присутствовать на празднике, она не хотела теперь помогать Кристиану в его подготовке. Она увидится с ним завтра, когда все окончится, когда он снова будет в ее распоряжении. «Боже, как это глупо! Почему он не отменил этот прием. Разве он не любит меня настолько, чтобы послать всех этих людей к черту?» — с горечью думала Элизабет.

Холл был полупустым. Фрикетта дремала, свернувшись клубочком под рабочим столом. В четыре часа Амелия и мадам Монастье вышли из гостиницы и направились в «Мове Па» попить чаю. Элизабет, стоя на крыльце, задумчиво смотрела им вслед. Насколько же скромны были их требования по сравнению с теми, которые предъявляла жизни она! Стоило ли завидовать зрелым людям из-за их мудрости или жалеть их за их постоянные заботы и радости? Капли талой воды падали с навеса на волосы Элизабет. Она вернулась в холл, поправила одно боком стоящее кресло, толкнула дверь в маленький салон и увидела Патриса Монастье, который, сидя у окна, читал книгу. Он поднял голову, и лицо его озарилось счастливой улыбкой. Он, видимо, подумал, что Элизабет искала его общества. Ей же хотелось одиночества и, после ничего не значащих слов приветствия она направилась к себе в комнату. Фрикетта побежала за ней и улеглась около кровати.

Пихта как всегда заглядывала в окно, метко выделяясь на фоне голубого неба. Все вокруг было полно света, только дерево сохраняло зеленые сумерки в своих тяжелых ветвях. Оно казалось Элизабет старым и мудрым. Перед ним девушка таинственным образом вновь начинала ощущать себя, свою гордость и печаль. Чем дольше она глядела на пихту, тем больше понимала, что не было ей места там, среди этих незнакомых людей, которых Кристиан приглашал к себе с такой легкостью. Первые гости придут, наверное, часам к десяти. А когда закончится этот дурацкий праздник? Может быть, на рассвете?

Элизабет оперлась лбом об оконную раму. Солнечный свет слепил глаза, но она не двигалась, не закрывала век, бросая своей неподвижностью вызов медленно тянувшемуся времени.

Сон не шел. Элизабет протянула руку и зажгла ночник. Но это ничего не меняло: при свете в голову ей приходили все те же мысли. Может быть, Кристиан был прав, упрекая ее в дикарстве. Имела ли она право сердиться на него только за то, что он пригласил нескольких друзей, чтобы показать им свое новое жилище? Может быть, она была бы более счастлива среди них сегодня вечером, чем лежа одна в постели и представляя себе это новоселье, участвовать в котором она решительно отказалась? Час ночи. В большой комнате было уже полно народа. Все смеялись, пили, шутили и танцевали. Франсуаза Ренар своей улыбкой околдовала гостей. Резким движением Элизабет уселась, опершись о подушку. «Что я здесь делаю? Да я просто дурочка! Я должна пойти туда! Быть красивее, веселее и привлекательнее всех остальных! Да стоит друзьям Кристиана взглянуть на меня, как они поймут, что я та самая, которую он любит. Может быть, он даже представит меня как свою невесту?» Такое предположение привело ее в восторг. Она задавалась вопросом, почему так долго не могла убедить себя в том, что ей было необходимо присутствовать на этом приеме? Рефлексы пугливой девушки все еще мешали ее новой жизни — жизни женщины. Ведь это именно с ними ей надо было бороться, чтобы стать по-настоящему счастливой. «Элизабет, позволь мне научить тебя жить просто в радости!» — вспомнила она последние слова Кристиана. Она подумала, как он удивится, увидев ее, и на сердце у нее стало легко. Вскочив с постели, она умылась, причесалась и начала подкрашиваться. Фрикетта подняла голову от подушечки и с недоверием посмотрела на хозяйку. Что здесь происходит?

— Тебе этого не понять! — прошептала ей на ухо Элизабет, потрепав ее за загривок.

Она вынула из-под матраса свои самые красивые лыжные брюки, надела их и полюбовалась в зеркале на свою тонкую талию. Красный пуловер с норвежским рисунком, недавно купленный у Лидии, обтянул ее грудь и освежил лицо. Может, еще надеть шелковый платок? Да? Нет? Наконец, решившись, она завязала его узлом на шее, взяла в руки обувь и стала тихонько спускаться по ступеням.

С первых же шагов она испугалась не меньше, чем когда шла открывать дверь Кристиану. Как и тогда, она скользила бесшумно, чтобы не разбудить постояльцев. Ботинки, выставленные у каждого номера, укоризненно смотрели на нее. С развязанными шнурками, с открытыми пастями, из которых вываливались языки, они были как будто готовы залаять все разом. А что если кто-нибудь поднимет тревогу? Элизабет представила себе, как перед ней вдруг возникают отец и мать в ночных халатах. Ей казалось, что она слышит их вопросы. Сердце девушки сжалось от страха. «Не надо об этом думать, иначе у меня не хватит сил идти дальше». Оставалось не более десяти ступенек. Вот и коридор. Старые часы. «Во всяком случае, вернусь часа через два».