В этот час в гостинице, как обычно, пили чай, читали газеты и играли в карты. Из маленького салона долетали звуки фортепьяно. Господин Греви звонил по телефону в Париж, Жак показывал Сесиль фотографии. Два клиента обсуждали меню, вывешенное Амелией в холле. В нем слова «суп-жюльен» были тщательно зачеркнуты, а ниже можно было прочесть «кулебяка по-русски…»

Обнаженная, Элизабет лежала, прижавшись к плечу Кристиана и прищурившись смотрела на этот мужской торс, массивный, белый и мускулистый, с черными волосами в ложбинке груди. Лицо и руки, ставшие смуглыми от свежего воздуха и солнца, существовали как бы отдельно от его тела. Любой мог видеть их в течение дня. Все же остальное принадлежало ей одной. Скосив глаза, она разглядывала это тело, отдыхавшее после любви. Задернутые занавески не пропускали в комнату уличного света. От набитой до отказа дровами печи шел жар. «А ведь вчера, в это же самое время, я была так печальна!» — подумала Элизабет.

Он в нескольких словах объяснил причину своего отсутствия: друзья, приехавшие в Межев, пригласили его пообедать, и он остался с ними, чтобы потом помочь им в устройстве их швейцарского домика. Удовольствие, полученное сегодня, компенсировало вчерашнее разочарование. Кристиан сделал ее такой счастливой! Даже более счастливой, чем в первый раз! Откинув голову, Элизабет все еще ощущала это движение отлива и прилива, от которого испытывала головокружительное наслаждение. Она отобрала его силу и продолжала наслаждаться ею, а он лежал неподвижно рядом с ней, гордясь своей победой. Почему Кристиан не разговаривал с ней? Он зажег сигарету и наблюдал за струйками дыма, поднимающимися к потолку. Элизабет положила свою маленькую пухлую ручку на большую сухую смуглую руку Кристиана, сравнивая ширину ладоней и длину пальцев. От этого сравнения ей захотелось рассмеяться. Поистине эти две руки были не одной породы! А бедра, ступни, колени, грудные мышцы и этот мужской орган, дремавший в своем кудрявом меху. Элизабет замерла, оглушенная смелостью своих мыслей, затем робко спросила:

— О чем ты думаешь, Кристиан?

— О твоем лице, — ответил он, повернув к ней голову.

— А что ты нашел в моем лице?

— У тебя невероятно тонкие черты. Как такие хрупкие линии могут удержать такие огромные глаза? Если бы я был художником, то изобразил бы твой портрет карандашом, почти не касаясь бумаги, и поставил бы два больших чернильных пятна там, где должны быть зрачки. А если бы я был скульптором…

Он улыбнулся, погасил сигарету в пепельнице, стоявшей на полу рядом с диваном, и продолжил более низким голосом:

— Но сейчас я стану скульптором.

Он провел указательным пальцем по носу Элизабет, потом по ее бровям, щеке, дотронулся до ее губ. Она поддавалась этим точным движениям, желая помочь ему в имитации лепки ее лица.

— Теперь шею, — сказал он. — Плечи…

Он оперся на локоть. Она ощутила запах горячей подмышки.

— Плечи… Плечи маленькой девочки!..

— Ты злишь меня, называя всякий раз маленькой девочкой, — неубедительно сказала Элизабет.

— Вот как? Однако ты и есть просто маленькая девочка. Записка, которую ты мне вчера оставила: «Я приходила». Точка и все! Маленькая девочка и не написала бы ничего другого.

— Не могла же я написать тебе длинное письмо!

— Нет-нет! Это было очаровательно… Подожди… я вдыхаю тебя. Чем ты пахнешь? Жимолостью? Бергамотом? Точно не могу сказать, но я узнаю твой запах из тысячи…

Она закрыла глаза, смущенная и одновременно обрадованная рвущимся из него желанием. Он осторожно прикоснулся губами к соску ее правой груди, затем втянул в себя сосок левой. Элизабет прерывисто задышала от охватившего ее желания. Сейчас он возьмет ее снова. Она уже поворачивалась, раздвигая ноги, чтобы приготовиться к встрече с этим загадочно вооруженным телом. Теперь Кристиан целовал ее в губы. Элизабет ничего не ощущала, в ее голове взрывались белые искры, Кристиан медленно оторвался от нее, прищурил глаза, и поморщившись, словно испытывая сильную боль, прошептал:

— А теперь надо быть разумной, Элизабет.

— Почему? — воскликнула она.

— Ты знаешь, который теперь час?

— Ну и что?

— Я должен идти на частный урок.

Элизабет удивленно посмотрела на него.

— Ты же отлично знаешь, что вчера приходила женщина и оставила мне записку, — сказал Кристиан.

— Да-да, — пробормотала Элизабет.

Ее желание стало стихать. Она чувствовала себя ненужной. Кристиан встал. Покрывало соскользнуло с постели. Элизабет с силой потянула его на себя обеими руками, чтобы прикрыть грудь.

— Не закрывайся, — попросил он.

Но ей больше не хотелось, чтобы он видел ее обнаженной, раз он решил уйти. Прижав покрывало к подбородку, она смотрела, как он ходил в полутьме из комнаты в туалет. Это большое тело, гладкое и бесстыдное, зачаровывало ее. Кристиан чувствовал себя абсолютно свободно, он ходил, поворачивался, наклонялся, выпрямлялся перед лежащей женщиной, следившей за каждым его движением с жадностью, нахмурив брови. Он зажег лампу в изголовье постели и стал одеваться. Понемногу Элизабет начала успокаиваться, ее желание становилось менее острым. Она улыбнулась, чувствуя себя зрителем на каком-то невероятном спектакле. Между тем Кристиан надел лыжные брюки, застегнул ширинку и слегка согнул колени, чтобы шов между ног встал на место. Это чисто мужское движение позабавило Элизабет.

— Тебе тоже следует одеться, — сказал он небрежно. — Уже поздно…

— Мне все равно, — ответила она. — Я что-нибудь наплету дома. Сколько уроков в неделю ты должен дать этому мальчику?

— Три, — сказал Кристиан, надевая рубашку. — Правда, он уже не мальчик, ему шестнадцать лет. И он очень красивый. Такой красивый, со светлыми волосами, немного похожий на девочку. А черты почти такие же тонкие, как у тебя.

Его голова исчезла в черном пуловере. Элизабет почувствовала, что какая-то тень проскользнула по ее радости.

— Это единственный ученик, с которым ты работаешь во внеурочное время? — спросила она.

Лицо Кристиана выплыло из темноты:

— Нет. Есть еще две девочки, одной четырнадцать лет, другой пятнадцать.

— Красивые?

— Страшней войны, бедняжки!

Он сел на край кровати, чтобы обуться. Элизабет был виден его затылок, крепкие пальцы, затягивающие шнурки.

— А завтра у тебя есть уроки? — спросила она.

— Нет, — ответил Кристиан. — Но я завтра буду занят.

— Чем?

— Мне придется подняться на Арбуа с Жоржем и Франсуазой Ренар. Это те самые друзья, о которых я тебе говорил. У нас это займет весь день.

— Это слишком глупо! — воскликнула она. — Ты мог бы устроить так, чтобы отменить эту встречу!

Он потянулся и сказал:

— Но я не хочу ее отменять, Элизабет. Это мои очень близкие друзья.

— А я?

— Мы увидимся послезавтра.

— Слишком долго ждать!

— Пожалуйста, будь благоразумной!

Она с вызовом посмотрела на него:

— А я не хочу быть благоразумной! Я люблю тебя. Мне хочется приходить сюда каждый день.

— Если бы ты приходила сюда каждый день, твои родители уже заподозрили бы неладное.

— И дальше что? Я не боюсь родителей! Когда я представлю тебя им, они поймут и согласятся…

— Согласятся с чем? Что ты моя любовница?

Элизабет вздрогнула, услышав это непривычное для нее слово.

— Но… Кристиан… я не любовница.

Он разразился коротким смехом, сверкнув белыми зубами, и приблизил свой подбородок к ее лицу:

— Тогда кто же ты, малышка?

— Я не знаю, — растерянно ответила Элизабет.

Она секунду поколебалась и добавила тихо:

— Твоя жена…

— Моя жена? Ну да, конечно! Только мы не женаты.

— Мы поженимся однажды, Кристиан.

Он сделал глубокий вдох. Глаза его потемнели.

— Нет, Элизабет, — медленно сказал он. — Мы никогда не поженимся.

Эта тихо произнесенная фраза перевернула в ней все. Элизабет чувствовала себя словно рыба, выброшенная на берег. Ей не хватало воздуха, глаза утратили ясность, словно покрылись мутной пеленой. Лицо Кристиана было лицом незнакомого ей человека.