— Не все, — возразил Патрис. — Есть ночные птицы, которые сейчас охотятся, и еще есть птицы, живущие там, где сейчас день…

Эта мужская логика обескуражила Элизабет.

— Ты все портишь, — сказала она и снова прикрыла клетку тканью.

Фрикетта спрыгнула с кресла и подошла к хозяйке, чтобы попросить свою порцию колбасы. Элизабет отрезала ей кружочек перочинным ножом:

— На, держи! Тебе, наверное, тоже хочется есть. Ну ничего, завтра я куплю два куска копченой ветчины.

— Ты представляешь, что будет с Мази, если она обнаружит твой тайник? — спросил Патрис.

— Может, это возбудит ее аппетит и она будет перекусывать вместе с нами! — предположила Элизабет, завертывая колбасу в бумагу.

Фрикетта облизнула нос, обнюхала ящик комода, затем поняв, что раздача закончилась, прыгнула на свое кресло и закрыла глаза, вспоминая об этом куске колбасы, так нечаянно свалившейся ей с неба.

Утром, после первого завтрака, Элизабет стала настаивать на том, чтобы Патрис опять принялся за работу.

— У меня достаточно времени, — ответил он. — Во всяком случае, эту симфонию никогда не будут играть. Я пишу ее для себя…

Он напоминал ленивого ребенка, который ищет предлог, чтобы не пойти в школу.

«Неужели возможно быть таким ленивым и одновременно таким талантливым?» — спрашивала себя Элизабет. Чтобы убедить его, она заявила, что если его музыка для «Церквей Савойи» была замечена, то ему будет легче добиться прослушивания его симфонии.

— Ты обязательно должен иметь наготове несколько серьезных произведений на случай, если вдруг какой-нибудь великий дирижер или великий солист обратятся к тебе!

Патрис ответил ей, что не рассчитывает на столь блестящее будущее и, взглянув через окно в сад, пожаловался на то, что у него сегодня тяжелая голова, но в конце концов ушел в салон со своими нотами, тронутый тем, что Элизабет проявляет к его карьере такой интерес.

Подняв бодрый дух мужа, она занялась менее возвышенными задачами, но которые все-таки надо было выполнять. Она уже два дня не чистила как следует птичью клетку. Элизабет перенесла клетку в ванную комнату, закрыла дверь и окна, выпустила канареек и вымыла перегородки и металлический поддон этой тюрьмы, пока они порхали по комнате. Она спустила в унитаз недоеденный корм, помет и желтые перышки. Обрадовавшись большому пространству, птички обменивались радостными криками, перелетая навстречу друг другу от вешалки для полотенца до табуретки, от края ванны до шкафа для белья. Их веселье передалось Элизабет. Глядя на них, она отдыхала. Ей хотелось приобрести десять, двадцать канареек. Пусть они летают и играют в большом доме с заколоченными дверями и ставнями! Устав летать зигзагами, птички уселись на полочку над умывальником, между стаканом для полоскания зубов и помазком, и стали наблюдать, как работает их хозяйка. Под ними головокружительный водопад исчезал в фарфоровой пропасти. Огромные человеческие руки переворачивали их мебель в бурлящем потоке воды. Но птицы уже привыкли к этой процедуре и не пугались брызг, которые иногда долетали до них. Когда клетка наконец стала чистой, Элизабет уменьшила напор воды в кране. Канарейки прыгнули в умывальник и стали плескаться под тонкой струйкой воды. Они пили воду, полоскали горлышки, раскачивались на тонких ножках, трепеща крылышками, пьяные от радости свободы. А когда их оперенье отяжелело от воды, они с трудом взлетели и сели на голову Элизабет. Она не двинулась с места, пока птички копошились в ее волосах. Две пары малюсеньких лапок щекотно прогуливались по ее голове. Элизабет видела себя в зеркале в красивой маленькой желтой шляпке. «Как жаль, что Патрис не видит меня сейчас!» — подумала она. Решив, что игра слишком затянулась, она посыпала песку на металлический поддон. Канарейки сразу же слетели с ее головы, чтобы пройтись по этому пляжу. Когда птички уселись на жердочки, Элизабет закрыла задвижку и унесла клетку в спальню.

С нижнего этажа доносились приглушенные звуки рояля. Но эту музыку сочинил не Патрис. Элизабет узнала «Сценки из детства» Шумана, которые он играл ей и раньше. «Ну вот! Он опять развлекается, вместо того чтобы работать!» — возмутилась она. И она пообещала себе, что отругает его за безделье. Клетка, поставленная на подоконник, возвышалась над деревьями. Свободные птицы, порхавшие в саду, отвечали на щебет канареек, живущих в неволе. Если бы Элизабет отошла от окна, то один самый нахальный воробей подлетел бы и украл зерна из клетки. На прошлой неделе она видела, как он нагло это проделывает. Улыбаясь этому воспоминанию, она нагнулась над балюстрадой, взглянула на аллею, потом оглядела лужайки и тут ее взгляд остановился на домике сторожа. Чем дольше она смотрела на это строение из белого камня, с серой черепичной крышей, тем привлекательней он ей казался в своей простоте. Услышав звон кастрюль, Фрикетта выбежала из кустов и устремилась в сторону кухни. «Чем бы мне заняться?» — подумала Элизабет. Рояль смолк. «Вот теперь он размышляет, сочиняет», — с удовлетворением подумала она. Выйдя из комнаты, она спустилась в буфетную и сняла с гвоздя связку ключей.

— Вы идете туда? — спросила ее старая Евлалия.

— Да, мне хочется взглянуть на это еще раз, — ответила Элизабет.

— Чего там смотреть-то?..

— Там есть кое-что интересное.

— Тогда я тоже пойду!

— Нет-нет, оставайтесь, я скоро вернусь.

И вот она снова в доме сторожа. Элизабет измерила шагами комнаты, кухню, проверила запоры на окнах и отнесла ключи служанке, недоверчиво поджидавшей ее, стоя у плиты.

— Они вам больше не нужны, мадам Патрис? — спросила та, покачивая головой над старым вытертым корсажем.

— Нет, но скоро я снова попрошу их у вас, — ответила Элизабет. — Вы не знаете, где бабушка Патриса?

— Она была тут минут десять назад, а потом, видимо, поднялась к себе.

Элизабет взлетела по лестнице, прошла по галерее, постучала в дверь Мази и, услышав голос, сказавший «войдите!», толкнула дверь и оказалась в ушедшей эпохе. Вдоль стен, обитых тканью бордового цвета, стояли широкая кровать с балдахином, дорогие кресла, круглые столики на тонких ножках, на каждом из которых — по фотографии кого-нибудь из близких сердцу людей. В воздухе витал запах валерьяновых капель и рисовой пудры. Сидя перед секретером в стиле ампир, Мази писала письмо. Подняв глаза на Элизабет, она улыбнулась ей и нежным голосом проговорила:

— Как это мило, что вы пришли ко мне.

— Я вам не помешала, Мази?

— Вовсе нет, дитя мое!

Она открыла бонбоньерку с мятными конфетами, одну предложила Элизабет, а другую положила себе в рот.

— У вас взволнованный вид, — продолжила старая дама. — Садитесь же.

Но Элизабет продолжала стоять. Сердце ее колотилось от возбуждения.

— Мази! — воскликнула она. — Мне в голову пришла отличная идея!

— Это меня не удивляет. Какая?

— Я решила привести в порядок дом сторожа.

— Вот это да! — ответила Мази, рассмеявшись. — А для чего?

— Чтобы жить в нем с Патрисом.

Наступило молчание. Смех Мази оборвался. Ее брови поползли вверх. Некоторое время она поглаживала кончиками пальцев бронзовую черепаху, служившую ей пресс-папье.

— Вам неудобно в вашей комнате? — спросила осторожно она.

— Да нет, удобно! — ответила Элизабет с воодушевлением. — Но видите ли, Мази, там мы будем совсем у себя дома.

— Я понимаю, понимаю.

— Я все устрою по своему вкусу. Оклею комнаты обоями, покрашу кухню, туалет…

Говоря это, она энергично жестикулировала.

— Вы сможете все это сделать сами? — спросила Мази, недоверчиво улыбаясь.

— Ну конечно, Мази! В гостинице я часто помогала папе переклеивать обои между сезонами.

Занятие родителей Элизабет никогда не нравилось Мази. Рассказывая о них посторонним людям, она никогда не говорила, что они «содержали гостиницу», а с важным тоном заявляла, что они занимаются туристическим бизнесом. Что касается дяди Дени и Клементины, владельцев кафе на улице Лепик, то она просто не замечала их существования. По ее мнению, это было просто чудо, что Патрис нашел в такой далекой от их среды девушку, у которой были все нужные качества, чтобы войти в семью Монастье.