Недавно в горах построена и другая дорога: для автомобилей. Дорога извивается в ущельях, проходит по краю крутогора, ведет к вершине перевала. Новая дорога называется Ангаро-Ленскнм автотрактом. С высоты видно, как по дороге мчатся автомобили, скачут верховые, торопясь, обгоняя друг друга.

Леваневский повернулся к окну кабины:

— Короткие и быстрые пути революционизируют жизнь и быт людей, вливают в них новую кровь. Вот так и наш путь от Америки до Советского Союза в скором будущем сблизит Старый и Новый Свет.

Сигизмунд Леваневский верит в это будущее. Сильная и безграничная вера наполняет летчика решимостью, придает ему еще больше отваги и мужества.

На пути из Красноярска в Свердловск мы все пережили тревожный час. В воздухе обнаружилось, что шасси убраны только наполовину.

Мы летели над землей на небольшой высоте. Облака низко нависли над нами. Самолет терял скорость. Неубранные колеса и зияющие отверстия под крыльями оказывали большое сопротивление.

Леваневский «встряхнул» самолет, поднялся на большую высоту и начал пикировать. Бесполезно: колеса застряли.

Леваневский вышел из своей кабины, передав управление Виктору Левченко.

— Хочется пить, — сказал он и налил из термоса воды.

Летчик был абсолютно спокоен или не выдавал своего волнения. Изредка он поглядывал в окно, присматриваясь к колесам. Чтобы отвлечь мое внимание, заговорил об Америке. Потом вдруг сказал:

— Пойду загонять шасси!

Когда самолет пролетел над Обью, Леваневский позвал меня в свою кабину, предложил наушники от радиоприемника. Для них передавали концерт — музыку Чайковского, и Мусоргского. Тем временем летчик снова начал пробовать убирать шасси. С большими трудностями это ему наконец удалось сделать. Леваневский облегченно вздохнул.

— Все хорошо! Пойдем курить!

Мы вошли в пассажирскую кабину. Самолет летел над тайгой. Будто отвечая своим мыслям, Леваневский заметил:

— Вот они какие наши пути-дороги!

Он сел на свое место, и трудный, полный отваги и упорства путь летчика Леваневского и штурмана Левченко продолжался.

В Красноярске Леваневский и Левченко на несколько дней превратились в механиков. Они приучали и меня к этому точному и сложному ремеслу. Мы работали с рассвета до поздней ночи. Леваневский все время был молчалив, как бывает с ним в те дни, когда он не может лететь.

Сегодня у Леваневского большой день: самолет перевозят на сухопутный аэродром.

К самолету привязывают веревку, и трактор тащит сине-красную птицу через весь остров, где расположен гидропорт, к берегу Енисея. Люди поддерживают самолет за крылья, как ребенка за руки, когда его учат ходить. Самолет покачивается, медленно ползет. На берегу реки выстроен помост. Он соединен с баржей. Самолет вкатывают на баржу. Буксир тащит по Енисею необычный груз. На другом берегу, где расположен красноярский спортивный аэродром, толпы людей приветствуют Леваневского, который неотступно идет за своим самолетом.

Уже стемнело над Красноярском, силуэты гор слились с сумрачным небом, когда самолет поставили на краю аэродрома. Здесь Леваневский начинает сухопутный участок своего пути. Здесь он прощается с морем, рекой, поплавками, которые доставили ему немало хлопот.

— Спасибо, дорогие мои друзья, — говорит Леваневский всем. Усталые люди садятся отдыхать тут же на аэродроме.

Не отдыхает только Леваневский. Он бежит к аэродрому, в темноте измеряет, ощупывает, считает шаги. Потом все расходятся, и мы остаемся в кабине самолета втроем. Леваневский намечает план завтрашнего дня:

— С этого аэродрома мы взлетим с ненагруженной машиной. Перелетим на другой аэродром под Красноярском. В воздухе попробуем выпустить и убрать шасси. Если все будет благополучно, завтра же махнем до Свердловска.

Но вот наступил день отлета. Накануне Леваневский и Левченко были заняты на аэродроме и поздно легли спать. Как всегда, они рано проснулись и уехали к самолету. Снова началась будничная жизнь в воздухе, борьба с туманами, облаками. Леваневский часто выходил из своей кабины.

— Спать хочется, — говорил он и открывал окно. Вместе со свежим ветром в кабину самолета врывался шум мотора. Леваневский возвращался к штурвалу, грыз шоколад, глядел на часы.

— Сколько до Свердловска? — спросил он у Левченко.

— Еще час, — ответил штурман, — встречный ветер!

Во время полета Леваневский получает сведения о погоде, высоте облаков. На борту самолета передают ему телеграммы из Москвы от друзей и родных. Леваневский не только работает в воздухе, он живет здесь. Его жизнь — это полет и все, связанное с ним. Он намечает уже новые планы полетов, дерзких и мужественных. Когда он начинает говорить об этих полетах, он загорается. Глаза его начинают блестеть от возбуждения. Так бывает с ним редко. Леваневский принадлежит к числу людей больших чувств, но старающихся их не проявлять.

Последнюю ночь перед отлетом в Москву летчики провели на даче, в лесу, недалеко от Свердловска. Леваневский проснулся задолго до рассвета. Он вышел на балкон. Шелест леса напоминал далекий, приглушенный шум прибоя.

— Поскорей бы светало, — говорит он, обращаясь к Левченко.

На заре они завтракают и едут на аэродром. Летчикам подносят здесь цветы, желают счастливого пути. Из Москвы сообщают:

— Ждем вас ровно в пять часов вечера!

Леваневский в последний раз внимательно осматривает самолет. Пробует тормоза. В каждой мелочи проявляется его требовательность.

— Что там у нас впереди? — спрашивает Леваневский.

— Конечно, туманы, — отвечает Левченко и передает ему сводку погоды.

Летчик аккуратно складывает сводку, передает ее штурману, задумчиво смотрит вдаль, в сторону Уральского хребта, и быстро идет к самолету.

И вот начинается последний летный день, завершающий славный путь, начатый в Лос-Анджелесе. До Красноуфимска нас сопровождает солнце. В кабине самолета становится даже жарко. Леваневский снимает шлем и пиджак. Но вскоре мы попадаем в туман, и начинается слепой полет. Мы летим не видя ни земли, ни солнца.

Птицы не умеют летать вслепую! Во время нашего полета из Свердловска в Москву Сигизмунд Леваневский и Виктор Левченко доказали свое превосходство над птицами. Сперва летчик попытался пройти над лесом бреющим полетом. Но туман и тяжелые облака запутались уже в кустах.

— Пойдем вверх, — говорит Леваневский.

Самолет быстро набирает высоту. Я стою у альтиметра и вижу, как скачет белая стрелка по циферблату. Неожиданно летчик принимает другое решение.

— Над нами очень толстый слой облаков, — говорит Сигизмунд Александрович, снова пойдем вслепую!

Исчезли долины, берега рек, села, города, железные дороги, тракты. Вверху где-то светит солнце. На земле — текут реки, мчатся поезда. Здесь всего этого нет. Здесь, в тумане, только Леваневский и Левченко на своем сине-красном самолете. Они одни в огромном воздушном мире. Компас, искусственный горизонт, часы, вариометр, показатель скорости заменяют летчикам землю, солнце, реки. В руках Леваневского самолет идет ровно и в тумане.

— Болтает сильно, — жалуется Левченко, который пытается связаться по радио с Казанью.

— Ничего не поделаешь!

Сигизмунд Леваневский сидит у штурвала, он уже не смотрит в окно своей кабины: там все равно ничего не видно, кроме мутной, сероватой мглы. Летчик как бы слился с приборами, он не отрывает от них своих острых глаз.

— Сейчас под нами должна быть Казань, — говорит Левченко.

Леваневский пытается спуститься ниже, уйти от тумана. Он выключает мотор, мы чувствуем, как машина мчится вниз. Уже, кажется, совсем близка земля, а туман все так же непроницаем. Леваневский вынужден снова уйти в высоту и продолжать свой слепой полет. Он все время посматривает на часы.

— Как бы не опоздать в Москву! — говорит он.

Мало-помалу Леваневский свыкается с туманом. Он сидит, откинувшись в своем пилотском кресле. Он поворачивается и просит что-нибудь закусить. Что бы ему дать? Я предлагаю ему колбасу, помидоры и хлеб.