Мне довелось побывать в батальоне капитана Ефима Макарова, который был введен в дело лишь на третий день наступления; оставив позади себя вражеские дивизии, зажатые в «котле», — он ушел на Запад. Батальон этот проделал огромный путь — очищал леса за Бобруйском, гатил болота узкими жердочками к северу от Слуцка, дрался с врагом у Немана, отбивал контратаки танков на подступах к Барановичам и ушел к дороге на Слоним. В этом батальоне были люди, прошедшие пешком от Сталинграда до Орла, потом от Орла до Киева, а теперь от Жлобина до Слонима. Здесь были саперы младшего лейтенанта Василия Постникова, и автоматчики лейтенанта Кузьмы Федорова, и разведчики Николая Перфильева. Все они должны были идти впереди батальона. Находить и обезвреживать «немую смерть», спрятавшуюся под землей или в колее дороги, — Постников может даже в моменты самой большой усталости посвящать в тайны и премудрости противопехотной мины. Прощупывать пути, прочесывать кусты, захватывать перекрестки дорог, проникать в села, еще занятые врагом, идти всю войну бок о бок со смертью и уметь вовремя перешагнуть через нее. Это все были люди, увлеченные своим воинским делом, не замечающие за собой ни героизма, ни мужества, не придающие значения тому, что мы бы назвали подвигом. Так благородный человек не видит в своих поступках ничего благородного — это сущность его натуры.
Я застал батальон в молодом ельнике. Был предвечерний час. Люди только что поужинали, легли на траву и уснули. Еще дымилась кухня, но повар уже спал, положив голову на большую опрокинутую миску. Дремали и вестовые, привязав к ноге автоматы. Только Ефим Макаров бродил по ельнику и присматривался к лицам своих солдат — смогут ли они подняться в полночь, когда и был намечен выход к новому рубежу. Подул ветерок и полил дождь. Макаров ушел к шалашу; но в лесу никто не проснулся — так велика была человеческая усталость. Но в полночь Макарову пришлось лишь произнести одно слово «вперед», и, переданное по всему ельнику, оно подняло людей, и все вдруг ожило, забегало, зашумело. Кто-то засмеялся над промокшим другом, и смехом заполнился весь ельник — в этот поздний и трудный час у людей была потребность посмеяться, пошутить, из всего своего напряженного пути они вспоминали лишь смешное. Мог ли кто-нибудь подумать, что эти воины прошли сотни километров по лесам и болотам, с боями, под непрерывным огнем?
Той же ночью они подошли к реке Шара у деревни Кабаки — в этом месте река широкая, многоводная, глубокая, но все же им нужно было переправиться. Они сколотили плот из жердей и под разрывами артиллерийских снарядов, которыми встречал их враг, поплыли на западный берег. Еще до рассвета был захвачен там плацдарм. Саперы навели переправу, и вскоре артиллерия, танки и конница двинулись вдоль берега — с севера на юг к городу Слоним. Город расположен на том берегу — и прежде чем пробиваться к его улицам, нужно было завоевать обрывистый западный берег реки Шара. Все это делалось с величайшим спокойствием, которое отличает умелых людей, не замечавших ни усталости, ни страха.
В штабах, где продумывались и предусматривались все детали наступления, было опасение, что пехота не будет поспевать за молниеносным и стремительным движением танков и конницы, и это казалось естественным. Но «царица полей» никого не задерживала, она появлялась в тот час, когда борьба у крупных узлов сопротивления врага приобретала ожесточенный характер. Так было у Столбцов, в боях за Барановичи и у Слонима. Наша пехота взвалила на свои могучие плечи тяжкое бремя и несла с горделивой верой в победу от Бобруйска до Слонима, а теперь и дальше — на Запад. Да, были дни, когда казалось, что наступил предел человеческой усталости. Люди падали, но тут же вновь поднимались, переползали по болотам, а потом шли по лугам с почерневшими от копоти и грязи лицами. Знойный день сушил их гимнастерки, чтобы через час наполнить их влагой пота. Наши воины снимали и на ходу выкручивали свою одежду, и капли, падавшие на раскаленный песок, напоминали людям о трудном пути. Но сами пехотинцы будто не чувствовали своей усталости.
В дни этого грандиозного наступления войск маршала Рокоссовского наша армия выдержала одно из величайших испытаний — на крепость и выносливость. Здесь проявились и воинская наука, и воспитание, и внутренняя собранность всего армейского организма, сцементированного походами и кровью, закаленного под Сталинградом, под Орлом, на белорусской земле.
Но для того чтобы победа плыла над белорусской землей с теми же темпами теперь, как в первую неделю наступления, нужно вовремя людей накормить, дать снаряды для орудий, бензин для танков, мины для минометов, бомбы для самолетов. И двинулись в великий поход наши армейские тылы. На колесах оказались наши базы снабжения, которые питали и питают ненасытное чрево битвы боеприпасами всех видов и назначений, делают это порой под вражеским огнем, стремясь четкостью и организацией сравняться с теми, кто наносит удар за ударом врагу. На автомашинах оказались хлебозаводы, целые стада коров, мука и крупа, масло и сахар. И всюду — где бы ни оказывались наши войска — появлялись повозочные с ящиками патронов и снарядов, ползли повара со своими термосами — будто ими двигала какая-то невидимая рука. То был триумф наших штабов — там оказались мастера своего дела во всех областях военного искусства.
Они не только вели в бой большие войсковые массы, но и обеспечивали их всем необходимым. И это-то — высокая душевная сила наших солдат и творческая предусмотрительность наших офицеров — дает возможность и войскам наступать в должном темпе, быть хозяином на поле битвы, а не рабом обстоятельств, возникающих на их пути.
За последние дни бои здесь развернулись на двух узлах дорог — у Слонима и Лунинца. Судьба города Слоним была решена в тот предрассветный час, когда наша артиллерия, пехота и конница переправились через реку Шара у деревни Кабаки. Пехота генералов Батова и Лучинского повернула на юг и вышла к сплетению дорог, не отдыхая после переправы, — днем она уже дралась в городе, отвоевывая улицу за улицей.
Путь же к городу Лунинец был еще более трудным. Войскам генерала Белова пришлось идти по болотам Полесья, порой проваливаясь в грязь, подтаскивая пушки и автомашины на руках. Те узкие полоски земли, которые пролегают между болотами и озерами, враг заминировал, и всюду делались проходы нашими саперами. И на этом труднейшем театре военных действий войска генерала Белова, главным образом его пехота, наносили удары по вражеским войскам, и болота поглощали тысячи фашистов, которые уже не могли уйти. Природа, которая, казалось, оберегала их в дни обороны, теперь обрушила на них свое возмездие. На узких речках возводились переправы — воины двигались там с боями, под артиллерийским обстрелом, переползая болотные топи, обходя поймы и озера, пробираясь к победе тяжелым, извилистым путем.
У реки Припять наша пехота встретилась с моряками Днепровской военной флотилии. Она зашла на своих быстрых судах в тыл врага, десанты захватили дороги и плацдармы на берегу Припяти. Моряки переправили пехотинцев со всей их техникой через Припять и поддерживали эту искусную и умно задуманную операцию мощным артиллерийским огнем. Они подготовили и дороги для движения войск генерала Белова, отбив их у врага и заставив его идти по болотам, где уже подстерегал смертельный огонь наших батарей.
Таким образом, пинские болота усилиями и волей пехотинцев и моряков превратились в арену грозного побоища. И хоть люди сами шли по пояс в грязи и воде, не знали ни отдыха ни сна, гатили непроходимые топи и переплывали через речки, но удары их были сокрушительные.
Враг бросил орудия и автомашины и попытался уйти к узлу дорог — в Лунинец. Но в город уже ворвались наши воины — отсюда им был открыт путь к Пинску.
И вновь вездесущая пехота несла на своих могучих плечах победу, оказавшись неутомимой даже в этих девственных местах, где день похода равен подвигу.
В маленьком блиндаже я нашел капитана, который только что вернулся с поля битвы — он склонился над картой и задремал. Потом, очнувшись, он вышел из блиндажа и лег на траву.
