Прощальные посещения друзья начали с Ульки. Белокурая Мальвина с голубыми искрящимися глазами. Хрупкие руки, открытое, почти прозрачное лицо. Никогда не носила брюк. Обтекаемая конструкция тела, созданного как бы для полета. Когда она шествовала по коридорам ДАСа, казалось, что у нее за спиной что-то трепещет, слюдяное и с прожилками.

Будучи профессиональным фотографом, Улька занималась визуальным компроматом. Мисс Компромат — величали ее или, сокращенно, компромисс. Сделанные ею снимки выкупались потерпевшими немедленно и по хорошей цене. Знакомство с Улькой, собственно, и возникло на этой почве — она предложила Прорехову посмотреть, чем он занимался прошлой ночью. С тех пор она и стала временной поверенной в его делах.

Чтобы добыть Ульку для нужд компании, требовалось снизойти на второй этаж.

В обычное время при ней находился неизменный пластиковый пакет, внутри которого легко угадывалась початая бутылка коньяка для Прорехова. Ходила Улька исключительно в белых, похожих на свадебные, платьях. Для того чтобы в любой момент быть готовой выйти замуж за Прорехова.

Не до конца осведомленная в правилах языка, Улька часто обращалась к своему товарищу по учебе с просьбой помочь разобраться то с парадигмами, то с переходными глаголами.

— А не сбегать ли тебе лучше в лавку! — всегда уклончиво отвечал Прорехов. А когда Улька уходила, рассуждал вслух: — Переходные глаголы — это когда подлежащее сочетается со сказуемым без предлога. Например, завалиться к кому-нибудь в койку. Без предлога.

И еще они занимались политикой. Проходили глухие согласные — изучали народонаселение доперестроечного периода.

Прорехов пособлял ей не только по профилю — он научил ее пользоваться гелем, а в торговый центр за питьем она ходила так часто, что дворник стал припасать для нее товар на случай, если магазин закрыт.

Как-то раз, желая уединиться, Прорехов с Улькой заехали на крышу ДАСа и отпустили лифт. Рассказывая эту историю, Прорехов обыкновенно предварял ее оценочной категорией:

— Попал, как кур, ващще! Ну, уединились, то-се, пятое-десятое, пора, так сказать, и честь знать — чай не лето. Температура в тени — минус двадцать, в глазах — северное сияние. Не май месяц. Стали вызывать лифт, а он не едет. Оказалось, что попасть на крышу лифтом — можно, а уехать — нет. Пока сдуру туда не занесет кого-либо еще. Потому что на крыше нет кнопки вызова. Администрация ДАСа сделала это специально в пылу борьбы с чердачными привязанностями молодежи. Вместо того чтобы устроить на крыше номера. То есть вся огромность ДАСовского чердака была отдана на откуп котам. В ссылке на то, что в марте у них якобы какой-то свой социализм… Ну вот, учащенное дыхание, на улице поскрипывает крещенский дубнячок, лифт шмурыгает где-то внизу, чертовски хочется «Хванчкары»… Часа через четыре совершенно случайно другой сладкой парочке наконец-то приходит в голову повторить трюк. И кому бы вы думали? Ну, с трех попыток! Слабо? Выплывает она из лифта эдак налегке в сопровождении конголезского парубка. «Дай вам бог здоровьица!» битый час отпускали мы поклоны своим спасителям. Но о том, что лифт работает в одну калитку, мы, естественно, умолчали.

— Изверг, — заключил Артамонов, выслушав илиаду. — Не любишь ты человечество. Но самое непростительное то, что ты не ознакомил с этой историей нас! Ладно, эти, но ведь на кнопках мог погореть и кто-нибудь из нас!

— Научиться чему-то можно только на своем опыте, господа! — объявил Прорехов. — И заметьте, — ткнул он пальцем в табличку с требованиями к пассажирам лифта. — Третий абзац снизу. Запрещается пользоваться во время землетрясения. Это вам не хухры-мухры.

— А кто приехал-то на крышу? — не упустил спросить кто-то по соседству.

— Света! — ответил Прорехов.

В какой-то момент отношения между Улькой и Прореховым дошли до того, что девушка решила навести в них фотографическую резкость и выброситься из окна ДАСа. Она встала на подоконник, сделала «ласточку» и, балансируя фотоаппаратом, спросила Прорехова, будет ли он продолжать увиваться за другими.

— Только не надо устраивать тут жутких пучин с пропиливанием веняков! предупредил ее Прорехов. — А то уже завтра эти черные пиарщики, которые без конца таскаются по этажам, начнут собирать деньги на венок, на оркестр, потом еще год будут ходить просить на оградку, на обелиск! Не надо давать им пищу для размышлений. Они же в первую очередь к тебе и припрутся!

— В последний раз спрашиваю, да или нет? — настоятельно потребовала ответа Улька.

— Нет, нет и еще раз — да! — ответил Прорехов, как уклоняющийся пион, и тут же предложил проверенную альтернативу. — А не сбегать ли тебе лучше в лавку? — отсоветовал он ей. — Это не Улька, а трагедия курса! — бросил он апарт в сторону публики, чтобы партнерша по сцене ничего не услышала.

Выходка Ульки забылась быстро. Может быть, потому, что по счастливой случайности ничего трагического не произошло.

На поверку Улька оказалась в своей комнате. Забыв соорудить прическу, она сидела среди вороха фоток, классифицируя и складывая их в стопки по одной ей ведомым признакам. Стараясь не утонуть в глянцевом море снимков, Прорехов, как по кочкам, подкрался к Ульке сзади и закрыл ей ладонями глаза.

— Привет, алкалоиды! — угадала она и развернула в сторону гостей свои безоткатные глаза.

— Вот, — заявил Артамонов, — пришли проститься.

— Нас на службу призывают, — пояснил Прорехов.

— Хватит изгаляться! — не поверила Улька. — Какая, к черту, служба!

— Они повестки получили, — сказал Варшавский и сунул ей бумажки в подтверждение.

— Тогда я приеду на побывку, — придумала вариант Улька. — На денек-другой.

— С побывкой решим, — сказал Прорехов. — а сейчас мы совершаем прощальный обход. Идешь с нами?

— Конечно, иду, — засобиралась Улька. — Пакет брать?

— Разумеется, — сказал Прорехов.

Зацепив Ульку, компания отправилась шататься по коридорам ДАСа.

С отдаленной перспективой и единственным окном в торце, похожие на шахтные стволы, коридоры ДАСа были запружены когортами боливийских двоечников, обвешанных бамбуковыми свистульками. Так и не поддавшиеся высшей советской дрессуре латиносы водили хороводы, расставаясь с общежитием как с родным домом. Они в полной отвязке свободного поведения вплетали в косы всякую сентиментальную мишуру: цветы из клумбы во дворе, березовые ветки, добытые с балкона, полоски материи, отодранные от портьер, и прочее сырье, которое при обычных обстоятельствах заменяется лентой. Таким незатейливым образом медноголовые выпускники расставались с высшим советским образованием, которое им отрыгнул Карибский кризис, как кондор, приволокший в зобу мясо своим птенцам. Боливийцы, набив рты народным инструментом, висели на лестничных перилах и занимались художественным дутьем в многоствольные дудки, похожие на гвардейские минометы в миниатюре. Их концерты собирали толпы сочувствующих. Многим и впрямь было жаль, что в Центральной Америке закончились революции и призрение краснокожих студентов на правительственном уровне приостановлено до лучших времен.

Администраторы этажей пытались разогнать понесшееся вразнос выпускное студенчество.

— Я знаю, ваша фамилия Полынин! — кричала иная «сиделка» на вьетнамского человека. — Это вы жарили селедку на утюге! Вы испортили казенное имущество! Расходитесь сейчас же! А то сообщу куда следует!

После словесного выкидыша дежурная иссякала, усаживалась в сторонке и заслушивалась игрой на дудках. А музыка и впрямь завораживала.

— Ну что, заскочим к аксакалу? — наметил очередную площадку Прорехов. Пока он сам нас не нашел.

— От судьбы не уйдешь, — согласился Артамонов.

— Только, чур, сегодня без шахмат, — выкатила условия Улька. — Иначе я с вами от скуки сдохну!

Нужда заставляет нас остановиться на аксакале курса подробнее. Так уж получилось, что он перевернул весь ход событий в повести.

Знакомство с аксакалом произошло следующим образом. В начале зимней сессии на третьем курсе Прорехов бросил клич: