Наблюдая за Владимром Сергеевичем, я понимал, почему он настоял, чтобы предвыборное турне стартовало в Кенигсберге.

А потом где нас только не носило! Эта крестовина, эта квадрига Пунктус, Нинкин, Татьяна и Натан — настолько увлеклась предвыборной работой, что красными флажками, отмечающими на карте места, где побывал Макарон, была утыкана вся карта, висевшая на стене предвыборного штаба. Доверенные лица мурлыкали что-то себе под нос и, не стесняясь окружающих, таскали Владимира Сергеевича по всему постсовковому пространству. Для страховки, чтобы уж наверняка, кандидат Макаров встречался с руководителями и населением бывших республик СССР, поскольку процент своих там по-прежнему оставался высоким. Попутно он денно и нощно посещал военные части, расположенные вблизи границ, крупные медицинские учреждения и промышленные предприятия, учебные заведения. Больше месяца ушло только на ознакомительный, поверхностный объезд самой России. Кандидат Макаров рвался и туда, и сюда — в самую гущу жизни, но времени не хватало, и его буквально за руки оттаскивали от народной среды, как наемную плакальщицу от чужой могилы.

После порции поездок по регионам намечался непродолжительный отдых вблизи родных мест, а потом поездка в Сочи на съемки фильма «Калаш» вперемешку с кратковременным отдыхом на Красной поляне.

Графики посещений были настолько плотными, что кандидату Макарову приходилось спать и работать в самолетах и поездах, а иногда даже в автомобилях и на нартах.

— Хорошо, что не на нарах, — успокаивал его я, едва успевая готовить материалы для прессы и телевидения.

Наряду с крупными городами посещали и захолустные местечки. От мысли, что кому-то довелось там родиться и жить, бросало в дрожь. А Владимир Сергеевич просто ликовал при посещении таких точек.

— Вот это да! — вырывалось и него.

— Подумать только, — противоречил я, выглядывая из иллюминатора опускающегося на площадку вертолета, — вот здесь провести жизнь! С ума можно повеситься! Когда летишь над любой точкой Шотландии, — вел я аналогию — даже над самой крайней, над Абердином, например, все равно хочется там остаться. Человек в силах представить свою жизнь там, потому что — уютно все, обжито. А здесь, как глянешь вдаль, жилы стынут! Представишь, что в этой точке, в этом краю, ты бы вылупился и всю жизнь корячился, сразу мерзнут ноги! Как этот край может быть родиной!?

— А мне нравится, — говорил Владимир Сергеевич, словно здесь когда-то произошло самое памятное для него событие.

— Ну, а что тебя связывает с этим местом? — спрашивал я. — Дыра дырой. Тебе что, доводилось бывать тут по прошлой жизни?

— Да нет, — говорил Макарон. — Я здесь вообще никогда и близко не был. Но ощущение такое, что бегал здесь пацаном.

— У нас все деревни и райцентры на одно лицо, — пытался я объяснить ему его спонтанно возникающую привязанность. — Такая стилистика.

— Ну, что ты! — возражал Владимир Сергеевич. — Они все разные — у каждого поселка свой взор!

Чем глуше и непроходимее встречалась местность, чем меньше была вероятность, что Владимир Сергеевич мог здесь когда-то бывать, тем роднее и ближе он ее воспринимал. От какого-то затерявшегося хутора или городка его сердце просто щемило, словно он возвращался сюда, в детство или юность, где на каждом углу и перкрестке вместе с дворовыми собаками торчат, застыв, его одноклассники и соседи. Это свойство российской глубинки — сразу становиться родной любому заезжему человеку — всецело поглощало Владимира Сергеевича, ему хотелось, но не хватало эмоций облобызать и обнять эти совсем чужие края.

— Просто дух захватывает, сердце так и переполняется волнами воспоминаний, которых не было! — говорил Макарон. — День объезда мест. Как и Бурят, я начинаю обходить любимые точки. Неужели и меня жизнь поймает на противоходе?

Каждая встреча с избирателями мыслилась как деловая, но заканчивалась на ностальгической нотке, а не ноте надежды, как на всяком новом месте. Возникало странное ощущение, что видения, связанные с посещаемой местностью, совершенно неотвязно следуют за вертолетом.

Владимир Сергеевич быстро входил в контакт со встречавшими его людьми. И уже через совсем небольшое время общался с ними, как с родными.

Впервые в жизни он ощутил, как велика и бесконечна Россия. Просторы повергали его в состояние крайней эйфории. Он посетил сотни рыбацких поселков, пролетом, правда, наблюдая за жизнью с высоты, и тем не менее. Тоска и грусть охватывала его. От мысли, что не удалось провести здесь хоть сколько-то минут, его скручивало в рулет. Покидая впервые посещенные края, он словно рвал вьющуюся за ним пуповину. Да, необъятна страна Россия! Осмыслить ее нельзя, а разворовать можно. Дальневосточная тайга — насколько ее уже проредили китайцы. Границы практически открыты. Что-то надо будет делать, случись избраться. Но выгонять их уже бесполезно — прижились, пустили корни. И чтобы не разворовывали и не тащили все к себе, надо будет дать им правильное и законное существование на нашей земле. Ассимилируются, никуда не денутся — и лет эдак через двести не поймешь, куда глаза узкие подевались. А нам самим не обжить — не хватит заключенных. Тут один только путь — через «ГУЛАГ». Эту часть страны уже пробовали оживить некоторые умники — не получилось. Придется впускать соседей. Надо все срочно заселить. Любыми людьми. Только живыми, а не трупами.

К каждому из забытых Богом мест Владимир Сергеевич быстро привыкал. Они казались ему родными, словно он отродясь жил там в уюте и тепле. И так в каждом селении, в каждом городке, поселке и областном центре — сначала отчужденческие настроения, потом волной наплывала теплота — и вот уже ближе места нет на земле. День объезда мест. Ему казалось, что он и впрямь объезжает и облетает края, в которых прошли его детство, его юность, его жизнь, где осталась частица сердца. Бурят неотвязно стоял перед глазами.

Потом Владимир Сергеевич побывал на Байкале, на Алтае — и всюду одни и те же мысли: как широко здесь и как мало людей. Если бы здесь кишела жизнь! Как было бы все по-другому! Сколько простора и сколько счастья!

Макаров поднимался к Полярному кругу — прошелся вдоль шестьдесят восьмой параллели, побывал в Надыме. В ходе вылазки в Заполярье его сопровождал Решетов, проторчавший здесь на нулевой газоперекачивающей станции тринадцать лет. Город Надым с высоты самолета образовывал своими микрорайонами слово СССР.

— Пока здесь есть нефть — будет людно, — пророчил Решетов. — А какой период настанет, когда выкачают?

— Да, эту землю ожидает запустение, — соглашался Владимир Сергеевич. Нельзя человеку в один присест облетать Россию, нельзя! — все приговаривал он. — Может разорваться сердце. Жить где-нибудь в укромном уголке да подумывать о ее просторах можно, а вот охватить, увидеть одномоментно — не может человек, мал слишком. И президентом такой страны можно стать, если только очень сильно попросят. Сам бы я не отважился. Да и если бы вот так полетал до того, как вызвался пособить хлопцам, ни за что бы не согласился. Президентом такой страны может стать только очень простой, без затей человек. Другого она подомнет под себя, сделает его президентство подъюбочным — он будет управлять страной из-под юбки с кружевами девушки по имени Россия.

Я входил и в состав группы, сопровождавшей Владимира Сергеевича во время поездки по Красноярскому краю. Встречи закончились по регламенту. Успех был неописуемый — кандидата Макарова носили на руках. Военные, те вообще ликовали — до ночи стреляли вверх салютными орудиями. А все потому, что в каждой военной части Владимир Сергеевич подтягивался на перкладине больше Немцова — по двадцать раз, демонстрируя молодым, какой должна быть военная выправка, после чего целовал взасос знамя полка.

Когда по завершении встреч мы усаживались по машинам, чтобы ехать в аэропорт, Владимира Сергеевича было не втащить — то он вдруг по центральной площади желал походить, то по тихому старинному переулку бродить изволил, то по мощеной деревом мостовой хаживал, прислушиваясь к земному гулу и скрипу своих сапог.